Игорь Михайлов - Вторник, №12 (31), сентябрь 2021

К слову, Дмитрий Святославович Рунге (вскоре я стал к нему обращаться по имени) – сын советского пионерского поэта и мультипликационного сценариста Сокола Рунге – оказался давним к тому времени мужем очаровательной улыбчивой блондинки Ларисы, бывшей студентки МАДИ, с которой я познакомился, будучи третьекурсником, на свадьбе моего одноклассника, а потом (периодически) встречался.

С небольшими перерывами.

В течение лет семи…

Наиболее знающей и полезной хоть в чём-то из ближайших Диминых аппаратчиц глянулась мне неторопливая, довольно взвешенная Лена Карасёва.

В отличие, скажем, от остепенённой кандидатским званием весьма истеричной, склочной и аффектированной Ларисы Смирновой, ушедшей через несколько лет в декретный отпуск и благополучно разрешившейся там сразу двумя младенцами…

Да, комитетчицы-аппаратчицы были именно такие.

Что и подтвердил весь дальнейший ход моего достаточно регулярного делового общения с обеими.

Причём значительно больше, к сожалению, пришлось мне общаться с Ларисой Смирновой, которую верхи Комитета по телекоммуникациям и СМИ определили нашей команде в качестве некоего связующего и курирующего звена.

На той встрече в Комитете мы (наша чуковская команда) поняли, что хоть мэрское распоряжение о создании Фестиваля покамест не подписано и подпишется отнюдь не завтра, уже однозначно ясно, что финансирование мероприятия будет осуществляться из бюджета Правительства Москвы.

И – что характерно – это будет не только бюджет Комитета по телекоммуникациям и СМИ, но и бюджет Комитета по культуре…

Проект мэрского распоряжения, подготовленный в недрах Комитета по телекоммуникациям и СМИ, ждал своего часа.

И – ведь дождался.

Почти три месяца спустя, на излёте европейского лета, тогдашний мэр Москвы Юрий Лужков его таки подписал.

После длительного и кропотливого согласования со всеми десятью столичными префектами…

Но акт подписания произойдёт только 29 августа 2007 года.

А пока, на первых порах, от нас требовалось налаживание рабочих отношений с Комитетом по культуре, составление и устаканивание сметы предполагаемых расходов, написание Положений о Фестивале и Премии, фестивальной программы, а также составление недельного графика выступлений участников Фестиваля на городских площадях, площадках, в помещениях детских библиотек, проведение писателями школьных уроков живой литературы в День знаний и несколько позже…

О количестве и местах которых (речь – про выступления) к тому моменту не было известно ничего.

По крайней мере, мне…

Впрочем, вру.

Подвираю.

Одно место мне было известно.

Заранее.

Костровая площадка на территории мемориального Дома-музея Корнея Чуковского в писательском посёлке Переделкино…

Вопрос

Молчание – всему поможет.

Но мне по-прежнему непонятно, кем приходятся друг другу наши дети.

Может быть, ваш, именно ваш критический ум, жизненный опыт и отстранённая позиция помогут определить степень родства, какого не бывает. Как известно, есть в близости людей заветная черта, её не перейти влюблённости и страсти . А разгадки я прошу в отношении одного человека. Нет, он – не любимый мне. Не всё так просто.

Я люблю мужа. Второго. Первого тоже любила; остро поняла это на его похоронах. Тогда, в гробу, он лежал вдруг похудевший, помолодевший до юноши, с худенькими руками солдатика-первогодка. На запястьях его видны следы мучений. Его мучили и укрывали пять дней. Родня и друзья сбились с ног. В конце праздников он объявился: подброшенный и не живой, в нелюдимом месте, как раз в тот день, когда его нынешняя женщина возвращалась в город с каникул. Дело запутанное, следователям «не по мозгам». Помогла нарисовать портрет убийцы и не только психологический. Я разгадала его. Принесла им свою акварельную, едва просохшую, версию. Прониклись, убедились, поверили. Но бездарно погубили дело. Спугнули. Я отступила, сдалась, лишившись поддержки. Тогда в гробу он, единственный ребёнок родителей, лежал как серафим, сероглазый король . Во мне бродило родство с виною пополам. Моя вина за расставание, за разрыв, за отречение от него, слабого, висела в воздухе над моей головой и светилась: смертный грех, один ноль.