Владимир Фадеев: Рассказы и рассказики

– Это много?

– Где! По полкило два раза в неделю.

– Задаром…

– Она бабушку любила.

– Ну и…

– Не взяла я. Болтался на запястье.

– Он и должен!

– Откуда мне знать было? Нет, говорю, не нравится, мне бы часики…

– А бабка что тебя слушала? Ведь драгоценность!

– Она только одну драгоценность знала – корову…

– Часы-то хоть хорошие? Чьи?

– Не помню. Я их и не носила почти, отставали сильно.

– Значит, советские…

Коля – через Сашу, Саша через Петю, Петя через Сидора Семёновича, дворника, Сидор Семёнович, дворник, через Маргариту Евграфовну, с задержкой, та – через заведующую школьной столовой, как зовут не знаю, заведующая через Мишкиного отца, а тот через самого Олега Игнатьевича, шишку; шишка через племянницу имярека, страшно выговорить, с задержкой, племянница, конечно, через своего папаню, с истерикой и обмороком, тому пришлось-таки, хоть и зарекался, ворона, через брательника, орла; орёл, который имярек, страшно выговорить, похихикал, первые магазины закрылись, и хотел сначала через бывшую любовницу Первого, с удовольствием, хоть и накладно, не выгорело, пришлось через Второго, полчаса Моральный кодекс и Генеральную линию, конверт под сукно, город без продуктов; Второй, оказалось, лучше Первого, потому что первые, чуть что – новые, а вторые – вечные, вот он-то, Второй, знал через кого, зна-ал, он, Второй сразу через Лучезарный зад, единый с народом, Лучезарный зад, который единый, через Самого единого, Самый единый через Константина, Константин через Юрия, Юрий через Леонида, Леонид через Никиту, Никита через Иосифа; дальше, правда, разномыслие: Иосиф то ли через Иакова, то ли через Виссариона, то ли через Владимира и братьев его, с задержкой и удовольствием, а может – и то, и другое, и третье, так сказать, синоптически, но если считать от Владимира, то он, все помнят, через Николая…

И всё сызнова: Николай через Сашу, Саша через Петю, Петя через Сидора Семёновича, дворника… и третий раз, пятый, десятый, сто двадцать седьмой, тысяча девятьсот семнадцатый, тысяча девятьсот пятьдесят шестой и, наконец, тысяча девятьсот девяносто первый…

Котёнок был таким жалким, что даже жалеть его не хотелось.

– Пап, возьмём котёночка!.. – выросшие дочки ещё не знали, что такое жалеть, особенно – чем это кончается, и – жалели. – Возьмём?!

– Какой маленький, лапочка! – а жена всегда фальшивила в ласкостях, особенно последнее время.

Петров закрылся на кухне, ничего не сказал, потому что – провокация: скажешь «Берите!» – пропал, скажешь «Никогда!» – тоже пропал. Закрыться молча, а поговорить – есть холодильник, ты ему про жизнь – «Бр-р-р», он тебе в ответ – «Ур-р-р».

Ночью котёнок выпрыгнул из коробки, где ему постелили не выброшенное ещё кукольное приданое, и дрожало запищал. Никто, конечно, не проснулся, жалеть да ласкать – одно, а ночью зверя в сортир водить – другое. Петров тоже решил не вставать, он не любил животных. Пусть попищит, разбудит ласковых, может, сообразят, что к чему. Котёнок пищал, никто не просыпался. «Утопить его в унитазе? Или с балкона?..» Не выдержал, встал. Зверёк неуклюже лазал в углу прихожей по обуви. Искал место. «Пусть надует им в туфли – сами выбросят!» Котёнок прыснул в его разбитую лыжеобразную кроссовку. «Дур-рак!» – шопотом прорычал Петров, тряхнул его от души и отнёс обратно в кукольную коробку.

Следующий день до самого обеда дочки только и возились с котом, тискали его, наряжали, придумывали имена, а отобедав, сгинули с подружками. Жена, оставив посуду горой, пошла к соседям курить и трепаться, Петров был ей тут не товарищ, как и соседям. Недоумевал: жизнь хоть в петлю, а у соседей попёрло через край. Были год назад одинаково нищими, собирались песни петь, за грибами на электричке вместе ездили, Петров с женой и детьми, и сосед с женой и детьми. Теперь Петров – в петлю, а сосед купил дом в деревне, гараж, и не успел Петров подумать: зачем соседу гараж без машины? – и машину. Петров крутился втрое, брал работу на дом, а у соседа жена перестала ходить на работу и сбивала с панталыку петровскую половину. Чего уж сбивала – сбила. Жене он как-то посоветовал поставить у соседей раскладушку, всё равно почти живёт у них, на что та сначала разрыдалась, а когда Петров стал отгребать назад, быстро просохла и улепетнула к соседям курить и трепаться. Приглашали и Петрова, по старинке, но разговоры опустели, почужели, Петров томился.