Сергей Воробьев - Преломление. Витражи нашей памяти

– Что, мальчик? – говорит. – Куда так шибко бежишь? Правила движения не соблюдаешь. Все люди как люди, а ты как хрен на блюде: все идут там, где надо, а ты бежишь, где не надо. Вот по пятке и получил. Скажи спасибо, что не задавили. Будешь правила нарушать – не только по пятке получишь. У нас в Стране Советов строго на этот счёт. Представь, если бы все наши граждане на проезжую часть высыпали и побежали. Что было бы?

– Больно, дяденька! – отозвался я.

– Вот именно – больно будет. Покажи пятку.

Я поднял пятку почти к самому носу Берии.

– Ссадина, – констатировал нарком, – до свадьбы заживёт. Йодом дома помажь. Йод дома есть?

– Есть, – соврал я.

– Это хорошо. Йод, он от всех болезней. Где заболело, там и мажь – обязательно пройдёт. Все остальные лекарства – ерунда. Не так ли, Рафаэль Семёнович? – обратился Берия к водителю.

– Истинная правда, Лаврентий Павлович! – отозвался водитель. – Особенно от ушибов помогает.

– А почему босиком? – поинтересовался Берия.

– На лето обуви нет, – признался я, – а босиком даже лучше, закаляешься…

– Чтобы тело и душа были молоды, ты не бойся ни жары и ни холода, закаляйся, как сталь! – скрипучим голосом пропел Лаврентий Палыч слова известной в наши времена песни.

– Ладно, дяденька, побежал я дальше, – решил завершить я нашу вынужденную встречу.

– Э-э, нет! – сверкнул Берия своим пенсне. – Я просто так не останавливаюсь. Советские граждане не должны ходить босиком! Садись в машину, поедем сандалии тебе купим. Давай, Рафаэль Семёнович, поворачивай-ка к Большому, а там и на Петровку – прямо к ЦУМу с рабочего подъезда.

ЦУМ я знал хорошо. Там мы частенько ошивались, прогуливая уроки. Товара там всегда было много. Но почти весь он отпускался по ордерам, которые выдавались по месту работы. Получалось, без ордера ничего не купишь. Я попытался объяснить это товарищу Берии, на что он, сняв пенсне и приблизив ко мне круглое лицо, произнёс членораздельно:

– Я сам, если надо, могу выписать любой ордер. Трогай!

Водитель дал газу, и мы вмиг оказались на Петровке, где и располагался главный магазин Мосторга ЦУМ – Центральный универмаг Москвы. К заднему подъезду универмага, куда подъехал наш «паккард», тут же выскочил чем-то встревоженный лысеющий человек и, переводя частое дыхание, произнёс на выдохе:

– Чем обязан, Лаврентий Павлович?

Берия по-отечески взял меня за шею, высунул мою голову из машины и скомандовал:

– Вот этому босяку – сандалии. Какой у тебя размер?

– Примерно тридцать восьмой, – вспомнил я.

– Примерно, – передразнил нарком внутренних дел, – а должно быть всё точно. Иначе у нас самолёты не будут летать и танки не станут стрелять. Ничего не перепутал? Это у нас год нынче тридцать восьмой. В этом я могу тебе ручаться.

– Точно! – решил потрафить я своему благодетелю. – Зуб даю…

– Зубами особо не разбрасывайся, ещё пригодятся, – заметил тут же Берия, – зараз можно все потерять, – и молча посмотрел на своего водителя-телохранителя. – Тогда так, – обратился он к лысому, – тащите тридцать восьмой, но как положено: в коробке и с чеком.

– Будет сделано, – отозвался ответственный работник ЦУМа и почти сразу (по крайней мере, мне так показалось) появился вновь, но уже с коробкой в руках, перевязанной бумажным шпагатом.

– Как заказывали, – откланялся он.

Создавалось впечатление, что коробка с сандалиями тридцать восьмого размера стояла прямо за дверью, из которой вынырнул наш цумовский фокусник. Чек он держал отдельно в слегка подрагивающей руке.

– Сколько там? – поинтересовался Берия.

– Ровно сто советских рублей, – сделав рот буквой V, подобострастно выдавил цумовец.

Лаврентий Павлович расплатился одной купюрой в десять червонцев, тем самым закончив сделку.

«Сто рублей! – подумал я. – Можно купить сто яиц!..»

– О чём задумался, сын своих родителей? – спросил Берия, поднося мне коробку с обувкой. – Родители-то есть?

– Есть…

– Как фамилия?

Я назвал фамилию матери. Про отца было лучше не вспоминать. Это я хорошо понимал.

– Из латышей, что ли?

– Наполовину, – признался я.

– Хорошие бойцы! Главное – преданные революционеры. Если бы не они, эсеры надавали бы нам кренделей в июле восемнадцатого. Советскую власть похоронили бы надолго, если не навсегда. И ещё неизвестно, в каких сандалиях ты ходил бы тогда…

Я посмотрел на коробку, на верхней крышке значилась обувная фабрика «Парижская Коммуна».

– Спасибо, дяденька, за подарок.