Сергей Гурджиянц - Рыжий клоун

Сын был обещан им после воскресения. Воскресенье почти прошло. В среду их должен был навестить рыжий клоун, нет, рыжий ангел, на которого они теперь должны были всю жизнь молиться. Ангел из цирка-шапито. Он придет для возможной коррекции ситуации, как он выразился. Всякое могло случиться за три следующих дня: понедельник, вторник и среду. Они снова не стали уточнять. С ними все уже случилось до этого. Их ничто уже больше не пугало.

Влажным холодным полотенцем она обтерла мужу лицо.

– Хочешь сесть? Время к полночи.

– Помоги.

Двадцать минут они в полном молчании пили чай при выключенном телевизоре, прислушиваясь к ночным звукам. Сомнений не было. Была надежда. Наконец в кухне ожили старинные часы с кукушкой, остановленные в день несчастья и впервые заведенные сегодня. Они услышали, как со скрипом распахнулась игрушечная дверь, и кукушка стала куковать. Каждое ее «ку-ку» в тишине было ударом молота по натянутым как струна нервам. Двенадцать ударов, от которых шла кругом голова, потом дверка захлопнулась, и еще долгую оглушительную секунду, пока гасло эхо в ушах, решительно ничего не происходило. Потом в соседней комнате что-то ухнуло. Это был сигнал.

Они вздрогнули. Мать метнулась туда, невзирая на то, что муж, которого она подпирала плечом, стал молча заваливаться набок, хватаясь за скатерть и опрокидывая на столе чашки с недопитым чаем. Она рванула на себя дверь и, слабея, привалилась к косяку. Света было достаточно, чтобы увидеть, как ее родной мальчик стоит спиной к ней, вытянув вперед руки и пошатываясь, с трудом сохраняя забытое равновесие. Одеждой ему служило ветхое полуистлевшее тряпье.

Каким-то дальним уголком памяти она узнала школьный костюм, в котором его похоронили. Волосы сильно отросли и свалялись, а стильная челка, которую он раньше так холил и лелеял, теперь доставала до подбородка. Услышав стук распахнувшейся настежь двери, он чихнул, неуверенно повернулся всем телом, словно был заржавленным механизмом, а не человеком, и знакомым жестом откинул с лица отросшую челку.

– Мама? – услышал отец со своей лежанки слабый и такой долгожданный голос сына, который перевернул ему всю душу. – Это ты, мама? Что со мной? Почему я тебя не вижу?

Вся обмякнув, она молча упала без сознания. Еще ничего не понимая и даже не догадываясь, отец приподнялся и позвал боязливым, но громким шепотом:

– Сынок! Сынок!

И услышал медленные шаркающие шаги. Они приближались.

В среду, как обещал, пришел клоун. Мурлыча под нос какую-то приятную мелодию, и улыбаясь нарисованной улыбкой, он толкнул незапертую входную дверь, разулся в прихожей, надел мягкие тапочки и, вынув из своего разрисованного трогательными мордочками панд рюкзака папку с бумагами, без приглашения прошел в квартиру. Он сгорел бы как спичка, если бы глаза человеческие обладали убийственным свойством сжигать негодяев. Но первый в истории акт, достойный войти в книгу Гиннесса, все же состоялся. Хозяйка дала ангелу хлесткую пощечину.

Последствия могли стать катастрофическими. В воздух взметнулось облачко белой пудры, и вместо щеки мгновенно образовался рваный провал в темноту, словно в черную дыру, где сверкали холодные искорки звезд, подхваченные солнечным ветром и космическим вращением.

Два столовых прибора, звеня вилками и ложками, были сметены со стола могучей силой, которая на лету корежа металл как пластилин и хрустя керамикой, перемолола их в своей мясорубке, – и исчезли в дыре. Ближайший к черной дыре стул взлетел в воздух и устремился за ними. Удар пришелся в лицо, рыжий клоун попятился. Стул ушел ножкой в щеку, и его разломило пополам. Обломки унеслись в сверкающую темноту. Прилипшую к лицу спинку стула с половинкой сиденья клоун рывком оторвал от себя и припечатал дыру ладонью. Вихрь утих. Весь пол был усеян мелкими бытовыми предметами.

Крепко зажав папку под мышкой, клоун вынул свободной рукой из кармана затасканного пиджачка банку с гримом и пудрой и спокойно восстановил мировое равновесие. Затем открыл дверь в смежную комнату и постоял несколько секунд на пороге, внимательно глядя внутрь. Воздержавшись от комментариев, прикрыл плотно дверь, вернулся к столу и зашуршал бумагами.

– Что, по-вашему, значат слова «воскресить сына», которые вписаны в этот документ? – язвительно спросил он, обращаясь в пустоту. Голос дрожал, в тоне сквозила детская обида. – Где второй экземпляр, который я вам оставил, стесняюсь спросить. Вы им подтерлись, даже не читая?