Александр Горбов - Таблетка от понедельника

– Ладно, начинайте.

Подручные по сигналу опрокинули бак и отскочили. Из ёмкости рванул вверх фонтан голубоватой пены. Послышались радостные возгласы и хлопки в ладоши. Джонс удовлетворённо улыбнулся и отошёл к бару – выпить на халяву был его пунктик.

– Босс, – помощник дёрнул его за рукав, – уже прошло пять минут, а реакция не прекращается.

– Что?

Джонс обернулся. Волна пены перевалила через площадку и затекала в веранду.

– Чёрт! Сколько вы добавили нанитов?

– Два.

– Уже должно было закончиться. Стой! Два чего?

– Килограмма.

– Дурак! Я же говорил, мили! Два миллиграмма! Они же самоподдерж…

Махнув рукой, Джонс бросился к выходу. Помощник, хоть и дурак, обогнал шефа и первым вылетел на улицу.

Через месяц Джонс стоял на борту корабля и смотрел на удаляющийся берег. Светло-голубая волна пены стояла над побережьем, сбрасывая в океан последние прибрежные городки.

– Море их остановит, – прошептал Джонс, – солёная вода растворит пену, а наниты не смогут строить новую.

Но в эти слова он и сам не верил.

Далеко в Азии живёт чепрачный тапир. На Суматре, Малайзии и Таиланде пыхтит он в дождевых лесах, гуляя ночами.

– Какой ты странный! – удивляются люди, встречая его. – И хобот, и копытца, и части разноцветные. Тебя, наверное, боги делали в самом конце из того, что осталось от других животных.

– Идите в Пномпень, – отвечает им тапир, – не лысым обезьянам рассказывать мне за внешность. Мы тут бегали, когда ваш предок первый раз с дерева упал.

И топает дальше, презрительно фыркая. Люди спорить с ним не решаются – мало приятного, когда тебя с визгом атакует трёхсоткилограммовый недовольный тапир. А он может, да.

Тапиры подслеповаты, и, видимо, поэтому дамы у них берут инициативу в свои лапы. А то вдруг не разглядят такую красоту?

– Ну ты, – говорит тапириха, – давай знакомиться.

– А? Кто здесь?

– Сюда хобот поворачивай. Это я, твоя возлюбленная.

– Да? – может засомневаться тапир. – Точно? Я вроде холостяк.

– Уже нет, – кусает его за бочок тапириха. – Как с вами, мужчинами, сложно, всё самой приходится делать.

Беременность, кстати, у них длится больше года. А дётеныши рождаются пятнисто-полосатые.

Чепрачный тапир, кроме блужданий по лесам, ещё и устроился на вторую работу. На полставки он подрабатывает добрым духом Баку, пожирающим кошмары и плохие сны.

– А что, работа непыльная, – хрюкает тапир, – покушать я люблю.

Но сам приходить ленится, и его надо звать: если приснился кошмар, надо трижды сказать: «Баку, ешь!» или написать его имя и положить на ночь под подушку.

– Вай! Куда?! Куда моего верблюда?

Джинн в светоотражающем халате обернулся и сурово посмотрел на купца в чалме.

– На штраф-загон.

– Ай, слушай, за что?

– За неправильную парковку.

– Как неправильную? Вот, привязал, оплатил!

– Неправильно, – джинн состроил страшную рожу. – Ты его куда привязал?

– Как куда? К верблюдовязи, как положено.

– Нет, дорогой, это не верблюдовязь, – джинн погрозил пальцем. – Это слоновязь! Тут только слонов можно. У тебя слон? Нет. На штраф-загон!

– Ай, огорчение! – купец подошёл поближе к джинну и перешёл на шёпот: – А может, как-нибудь так? Договоримся?

– Может, и договоримся… Лампу хочу, новую, серебряную.

– Дорогой! Сейчас сделаем! Сейчас будет!

Через полчаса купец уехал на своем верблюде, а джинн сунул в карман серебряную лампу. Нет, жить в ней он не собирался – кто будет жить в лампе, когда есть дворец? Он их коллекционировал как воспоминание о давно ушедшей юности, когда он ютился в точно такой же, взятой в ипотеку.

– Мастер! – ученик Бо почтительно поклонился.

– Что ты хотел?

– Уже год, как я поступил к вам в обучение. Всё это время я рублю дрова, мету двор, готовлю, стираю и делаю кучу другой работы. Но вы ничему меня не учите, даже самой плохонькой медитации.

Мастер По Фи сурово посмотрел на ученика.

– Значит, хочешь учиться? Хорошо. Собирайся, сегодня ты отправляешься в путь.

– Куда, мастер?

– Видишь вон ту гору? Поднимешься на вершину и принесёшь мне камень. Понял?

– Да, мастер.

Ученик Бо ушёл, а к По Фи подошёл ближайший помощник Ух Ти.

– Мастер, а правда, почему вы его год ничему не учили?

– Как не учил? Ты помнишь, каким он сюда пришёл? Изнеженный маменькин сынок, который даже себе бутерброд из тофу сделать не может. А теперь он и готовить умеет, и стирать, и дров нарубить. Я его на самостоятельного человека выучил.