Галина Долгая - Дивлюсь я на небо… Роман

– Можно и мороженое, да, Аннушка?

Рука Федора соскользнула с плеча Ани и он, словно извиняясь за это, виновато улыбнулся.

– Анна… какое у вас красивое имя, – Саша пошел рядом с ней, покусывая сладкий стебелек сорванной травинки.

– Имя, как имя, – пожимая плечами, ответила Аня, справившись с волнением и игриво приосанившись.

– Мою сестру тоже зовут Анна, – сознался Александр.

– Правда?! И мою!

Пришла очередь удивляться Саше.

– Как так? Вы Анна и сестра Анна?

– Ты знаешь, сколько у них сестер? – Федор сообщил, как открытие: – Пять!

– И все такие красивые? – Саша окинул взглядом фигуру Аннушки.

– Все, все, не сомневайся! – Федор балагурил, а Мура сжимала его руку и поводила глазами в сторону, намекая, что пора бы и оставить молодежь наедине. – А мороженое? – не поняв ее намек, озадачился Федор.

– Вон там продают! – Аня кивнула в сторону тележки с мороженым, что стояла под зонтиком около клумбы с розами. – Мне сливочное!

– Вы, парни, идите за мороженым, а мы здесь в тенечке постоим, жарко что-то, – Мура достала платочек и замахала им у лица.

– Пошли, Саня!

Как только мужчины отошли, Мура спросила:

– Ну как?

– Что? – Аня смотрела вслед Саше, с удовольствием отмечая про себя, какой он широкоплечий.

– Я вижу, Саша тебе понравился, а?

– Ничего, симпатичный, – Аня улыбалась во весь рот, – понравился, понравился, а я ему, как ты думаешь? – заговорщически зашептала она.

Мура одарила сестру теплым, ласковым взглядом.

– Да он глаз с тебя не сводит! Ладно, тихо, возвращаются.

Сестры переглянулись и застыли в ожидании.

Довольно быстро прохладный ветер с лимана прогнал дневной жар. Солнце окрасило воду золотом и пурпуром; краски, то смешивались в набегающих волнах, то разделялись штрихами ряби, создавая волшебство, окутавшее туманной дымкой лиман, парк яхт-клуба и Аню с Сашей, жизнь которых с этого вечера обрела единый смысл. Теперь каждый день проходил в предвкушении встреч, а, встречаясь, они не могли расстаться, подолгу стоя у палисадника перед домом Ани. Саша любовался Аннушкой, как драгоценной вазой, не решаясь прикоснуться к ней, словно от прикосновения его крепких рабочих рук она могла расколоться и рассыпаться. Но его неудержимо влекло к ней, он тонул в золоте ее глаз, терял голову от дурманящего запаха свежести и молодости ее тела.

В один из вечеров, Саша решился и привлек к себе Аннушку, обвив рукой ее талию. Аня не оттолкнула его, напротив, трепетно прижалась к нему грудью, тая в объятиях и чувствуя, как ослабли ноги и закружилась голова. Саша легонько прикоснулся к ее губам. Их дыхание слилось в поцелуе. Весь мир превратился в сказку. Душа ликовала. Любовь вырвалась на свободу и закружилась в радужном танце, прославляя жизнь.

– Нюрка, шасть до дому! – голос отца опрокинул сказочный мир вверх тормашками.

Аня отпрянула от Саши и, смущаясь, пробежала мимо отца в распахнутую дверь, закрывая ее за собой.

Семен Николаевич Деркаченко – высокий, худощавый, моряк, с пышными седоватыми усами, долгое время проработал на торговом флоте в Одессе, откуда ушел с семьей в Николаев еще в начале девятисотых годов. Родом он был из черногорского города Котор. А жена его – Екатерина Терентьевна Гнённая родилась в селе Варваровка, близ Николаева. Ее отец – запорожский казак из Миргорода, что на Полтавщине, – женился на турчанке. В воспоминаниях внуков – детей Екатерины – осталась бабушка, поражающая воображение сказочной внешностью: черноволосая, строгая, одетая в многочисленные яркие юбки, со звенящими на шее монисто и с неизменной трубкой во рту. Екатерина унаследовала от матери черный цвет волос, глубокий задумчивый взгляд бархатных, как беззвездная ночь, глаз и восточную стать. И дети у Деркаченко, что мальчики, что девочки, рождались красивыми. Каждый из них получил хоть какую-то черту от матери и от отца.

Семен Николаевич присел на лавку, закрутил «козью ножку», чиркнул спичкой и, прикурив, позвал Сашу.

– Садись, погутарим.

– Здрасьте, дядь Семен, – садясь, Саша протянул руку.

– Будь здоров! – Семен ответил рукопожатием. – Куришь?

– Нет.

– Оно верно… а я курю, – он затянулся и, прихватив папироску двумя пальцами, так, что она оказалась внутри ладони, опустил руку на колено. – Любовь у вас с Нюркой что ли? – напрямик спросил он.

Саша пригладил непослушные волосы, закинул ногу за ногу.

– Любовь, – ответил эхом.

– Это хорошо, – Семен снова затянулся. – А ты серьезно, или так – потискать?