Виктор Вассбар - Перламутровая жизнь

– Кать… эт… пойдём… погуляем… а!? – стесняясь посмотреть в глаза девушки, отрывисто проговорил Ксенофонт и ещё ниже склонил голову, ожидая резко отрицательный ответ.

Посмотрев на юношу припухлыми от слёз глазами, Катя грустно ответила:

– Пойдём, Ксенофонт, давно хочу посмотреть на ледовую переправу.

– Переправу!? – обрадовано воскликнул Ксенофонт. – Пойдём! Там, правда, интересно. Я знаешь… с батькой каждый год хожу по ней… за сеном, – расплываясь в счастливой улыбке, торопливо говорил юноша. – Мы там… за рекой косим траву, а потом вот… зимой на санях и вывозим сено. А ты что… ни разу там не была, правда?

– Правда, Ксенофонт. Одной как-то неловко, а вдвоём не с кем, вот с тобой сейчас и схожу.

Влюблённый в девушку Ксенофонт был несказанно счастлив, и всё время пока находился с Катей, рассказывал ей смешные истории, но в течение всего этого времени один маленький листок бумаги жёг его сердце через нагрудный карман. Листком бумаги было письмо Ивана, адресованное Кате.

Постояв у реки пять минут, Катя сказала, что замёрзла и засобиралась домой, и лишь при расставании Ксенофонт выполнил просьбу Ивана, передал Кате его письмо.

Письмо от первой и до последней строки было пронизано глубокими чувствами любви, которые испытывал Иван к Катерине. Вот здесь бы Кате ответить взаимностью, открыться в своей любви к Ивану, что она неоднократно порывалась сделать при встрече с Иваном, но ожидание от него живых слов о любви, а не писаных на бумаге, плотно смыкало её губы.

В первый день масленицы – 15 февраля 1916 года Иван подошёл к отцу Екатерины и, поздоровавшись с ним, преподнёс стоящей рядом с ним дочери подарок – две атласные ленты. Катя посмотрела на отца, потом на Ивана и, улыбнувшись, приняла подарок. Счастью Ивана не было предела. В этот день Иван полностью раскрылся Катерине в своей любви к ней, раскрылся простыми, но желанными для неё словами: «Катя, я люблю тебя!» – искренне, от всей души сказал он. С тех пор они всегда были вместе, а в Катиной косе, от самого её основания, была вплетена алая лента, знак того, что у неё появился жених.

1 октября – в праздник Покрова Пресвятой Богородицы к Катиным родителям пришли сваты, и в тот же день в Катиной косе появилась вторая лента подаренная Иваном на масленицу. Обе ленты были вплетены в косу не от её основания, а от середины, это сказало всем её подругам и ухажёрам, что она и её семья уже определились с кандидатом в мужья, и было получено благословение на брак со стороны родителей.

– Один, два, три… – считал Иван недели до свадьбы, – девять недель до 3 июля. М-м-мда-а-а! Землицу я вскопал, а вот посадки… огурцы… моркошка… да картошка… проблема. Не сидеть же с молодой женой на шее у родителей. У мамки своих хлопот полон рот. Крути не крути, а с батькой надо поговорить, пусть сестёр – Анну и Галину в помощь даст, сами-то не догадаются.

Тонко скрипнула входная дверь и во двор вышли сёстры Ивана, – одиннадцатилетняя Анна и тринадцатилетняя Галина. В руках у Анны была корзинка, в ней лежали маленькие ситцевые мешочки с семенами. Галина держала лукошко с луком сеянцем. Иван понял, сёстры направлялись в огород, и всё же спросил их:

– Что садить будете?

– Как обычно, Ваня, морковь, лук, да репу с редисом, огурцы. У тебя-то как… грядка уже накрыта рамами.

– Накрыта, тепло там уже, да всё как-то недосуг, – тяжело вздохнув, ответил Иван и собрался, было, пойти в свой новый дом, посмотреть, не нужно ли там что-либо ещё сделать или подправить, прежде чем вести в него жену, но его взгляд привлекла южная часть косогора, над которой поднимался чёрный дым.

– Ксенофонт, кликни батьку, пусть посмотрит, что это там? – увидев брата выходящего из дома, проговорил Иван, всматриваясь в разрастающуюся завесу из густого чёрного дыма.

– Зачем? – спросил его пятнадцатилетний брат и, посмотрев в направлении взгляда брата, воскликнул. – Ух ты!

Вскоре всё семейство Михаила Степановича Тюковина наблюдало за всё разрастающимся и густеющим чёрным облаком, поднимающимся ввысь с восточной стороны Барнаула.

В 11 часов, через полчаса после первых дымов, до жителей посёлка донёсся грозный набат.

Соседский мальчишка, прибегая мимо Тюковиных, крикнул: «Город горит! Ужас как! Прям весь полыхает!» После его слов все поняли, в Барнауле горит не просто отдельное здание, а лютует пожар, но о его размере никто не мог даже и помыслить.

Вскоре ошалевший ветер донёс до слуха жителей посёлка жуткие звуки скрежета, писка, воя пожираемых огнём строений и конструкций из дерева и металла. В воздух взметнулись огромные языки пламени, а горящие головёшки, взлетев ввысь, словно яркие огни фейерверка кровавым цветом окрасили небосвод.