Оксана Ильинична - Love of my live. Посвящается Фредди Меркьюри

Каждый раз мне нужно было некоторое время, чтобы перестать дрожать мелкой дрожью, заикаться, говорить несвязно. Я не могла ничего с собой поделать. Стеснялась и выдавала какие-то комичные гримасы и звуки. Со временем научилась молчать и улыбаться, в надежде, что говорить будет Фред.

При встрече он был обычно эмоционален, очень подвижен, делился всеми впечатлениями сразу. Рассказывал о музыке, концертах, о ребятах из группы, о поклонниках и журналистах. Это был сумбурный монолог со смехом и ругательствами. Одновременно Фред закуривал, отпивал из многочисленных бокалов. Забывал сигарету в пепельнице, брал новую. Звал помощника, хотя до этого сам дал ему поручение или вовсе отпустил, опять пил, театрально размахивал руками.

Сегодня всё было по-другому. Фред сам открыл дверь. На нём был японский шёлковый халат, подаренный организаторами тура по Японии. Фред обожал всё японское, был страстным коллекционером. Я не разделяла его художественных предпочтений, и предметы японского искусства никогда не появились бы у меня дома. Сейчас же от меня явно ждали проявлений восторга по поводу нового образа. Можно было удивлённо развести руками, но они были заняты. Так что я изобразила все восхищение мимикой.

Фред хотел поцеловать меня, но мешали покупки. Так, обнимая цветы, мы и прошли в гостиную. Он принёс ножницы, воду, и мы, почти не разговаривая, стали составлять композицию. Я не мешала мастеру: подавала нужный цветок, срезала в том месте, где указывал. С ним я не хотела что-то решать. Я хотела подчиняться и какое-то время позволяла ему излишне командовать. Он знал, что так будет не всегда, что сжатая пружина внутри меня скоро выстрелит. Дразнил нарочно и наблюдал. Так ведут себя дети.

Приятно было подыграть любимому человеку, изображая мнимое спокойствие. А спустя какое-то время, после очередного язвительного замечания или пошлой шуточки в мой адрес, в него летела подушка или что-то ещё, чего было не жалко. Теперь в его глазах читалось удовольствие, и начиналось настоящее веселье. Происходила какая-то детская возня: мы бросали друг в друга предметы, бегали, смеялись, боролись, соревнуясь в острословии. Чаще всего это обрывалось телефонным звонком, либо звонком в дверь. Тогда я с серьезным лицом начинала быстро ставить всё на свои места, а он так и бежал к двери с дикими весёлыми глазами. Когда ему было хорошо, его не интересовало, что подумают люди. По-настоящему свои люди ничего и не подумают.

Можно вспомнить пару случаев, когда в таких играх он оказывался сверху, нависал над моим лицом. Сильные руки вдавливали мои запястья в пушистый ковер. В эти секунды он не знал, что со мной делать. Как будто изучал какой-то новый предмет. А я изучала его. Хотела ли я поцелуя? Не знаю. Я хотела весь его мир. А поцелуй – это такой пустяк.

Через некоторое время он ослаблял хватку и ложился на спину, широко раскинув руки и ноги. Думаю, мы точно знали, что любим. Но если бы мы превратились просто в мужчину и женщину – это бы неотвратимо привело к расставанию. Казалось бы, что естественнее близости между любящими? Перейти границы можно быстро. Но после будет уже невозможно просто наслаждаться внутренним миром человека. Пока этого нет, ты можешь погружаться в самые глубины его души. Ты не претендуешь на него, как не претендуешь единолично дышать воздухом, любоваться закатом, наслаждаться произведением искусства. Ты ревнуешь, конечно, но не так банально, как когда думаешь, что обладаешь человеком.

Я устраивалась на его плече, а он бормотал что-то тихо:

– Я не знаю, не понимаю… Если бы это была не ты… Я слишком легкомысленный и не смогу тебе дать…

Я закрывала ему рот ладонью. Потом крепко-крепко обнимала, целовала в щёку и, сдвинув брови «домиком», говорила детским голоском:

– Всё, я больше не могу: хочу пить, нет – есть. Что у тебя в холодильнике?

Сегодня Фред был тихий. Управившись с букетом, он критически осмотрел его со всех сторон, затем рухнул на диван и протянул мне руку. Я села рядом.

– Очень красиво получилось. Можно открывать цветочный магазин.

– Ты принесла свои рисунки? – спросил Фред.

– Я не рисовала, что-то некогда в последнее время.

– За целый месяц ни одного рисунка?

– За два месяца.

– О-о-о, дорогая, время летит! Когда мы в студии, кажется, что работаешь два часа, а проходит два дня. Эти перелёты, съёмки… Режиссёры каждый кадр снимают по несколько дублей…

Я не терплю, когда он оправдывается. Не вникаю во все сложности его работы, но понимаю, что происходит нечто важное, неординарное, новаторское. Ведь пока я капризничаю и жалею себя, он – творит.