Тамара Булевич - Таежные родники

Так чёрным крылом смерти война достала и её, казалось бы, в далёком сибирском тылу. Потеряв троих детей, мужа, она уже не находила в себе силы жить. Тоска и горе душили её.

– Виновата перед тобой, Игнатушка, сынок мой любый, ох, виновата! Зачем было рожать, чтобы потом обречь кровинку свою на горькую сиротскую долю? А что не жилица я, так не жилица. Сердцем чую, долго не протяну.

Игнат в это время растирал аптечной настойкой её постоянно остывающие ноги. Ему очень хотелось, чтобы мать осилила болезнь, поскорее поздоровела. Он жалел её и не допускал мысли, что она может оставить его.

– Мама, ты обязательно поправишься! Поправишься! Попьёшь, поешь…

Не раз искренне, с мальчишеской горячностью и верой произносил Игнат эти слова, считая их самым лучшим лекарством.

Но иногда и сам, видя её состояние, начинал плакать навзрыд, скуля и завывая. Совсем как щенок. По вечерам пытался что-то сочинять для неё, на его взгляд, очень смешное. Фантазировал, мечтал, как выучится на лётчика и обязательно прокатит мамулю с ветерком по синему небосклону, чтобы у неё от радости и страха аж дух захватывало!

Бывало, по ночам мать плакала и не могла заснуть. Тогда Игнат придумывал одну за другой смешные мальчишеские небылицы. Он сделал бы для мамы всё невозможное, только бы утихли её боли и она заулыбалась, как прежде.

– Разве мы одни осиротели?! Нам в школе сказали, что тридцать мининских мужиков остались в живых, а уходили на войну сто двадцать два. Если из-за фашистов в могилы все хорошие люди лягут, не слишком ли жирно будет фрицам?! Так одни нелюди и останутся на земле. Зачем тогда было с ними воевать братьям и папке? Они же победили! И ты победи!

Как мог взывал сын к матери, возвращал её к жизни. Но не смирившееся с утратами и вдовьей участью Любино сердце продолжало страдать и рваться. Она чахла, медленно умирая и давая Игнату один наказ за другим.

Вскоре Игнат остался круглым сиротой, один-одинёшенек, без пригляда и опоры. От детдома наотрез отказался. И в этом его поддержали сельсовет, школа, соседи. Парнишка охотно учился, при больной матери сам хозяйничал по дому, не баловал.

В четырнадцать лет Игнат обогнал ростом всех станционных сверстников и выглядел вполне взрослым. Селяне говорили: «В отца-богатыря уродился и ростом, и внешностью».

Окончив семь классов, он вместо Омского лётного военного училища поступил в железнодорожный техникум. «А на кого дом-то отцов бросишь?!»

Сын исполнил материнский наказ. Этот-то исполнил, но если бы все так…

К полуночи над Снежницей поднялся сильный ветер. В неистовом буйстве столкнулись вечные соперники – ветер и вода. Их нешуточная схватка за властное обладание красавицей землёй с переменным перевесом сил затянулась до утра. Мощные, ревущие и стонущие порывы «саянца», казалось, отрывали и поднимали вверх тяжёлый Игнатов дом. Он отчаянно скрипел углами, дверными навесами, стучал, бил в набат скобами и штырями просмоленных ставен. Неистово грохотала задвижками печная труба, протяжно завывал камин.

Но уже спустя мгновение ветер внезапно затихал и было слышно, как свирепо и неистово обрушивались на землю ливневые воды, грозя смыть с неё всё живое и неживое и утопить в грязевом потоке.

Игнат беспрестанно взбивал подушку, будто она была виновницей его бессонницы. Даже думать ни о чём не мог. Ворочался с боку на бок, томился, вслушивался в грохочущую над его головой грозовую бурю, ожидая чего-то ещё более страшного и непоправимого. И только предрассветное светлеющее небо утихомирило её.

Игнат открыл ставни, распахнул окна. Дом наполнился свежестью и ароматами отмытого до иголочки бора, подпирающего поднебесье мощными верхушками хвояков.

Предзоревая дымчато-лиловая тишина повисла над тайгой.

Наспех набросив на плечи казённый брезентовый плащ, Игнат прытко помчался в огород. На нижних лапах пихты, красующейся посреди картошки, нахохлившись, сушил пёрышки летний выводок из четырёх мородунок, по-местному – куведренников. Обычно вёрткие, живые, доверчивые и любопытные, сегодня при приближении Игната они после тяжёлой ночи и голоса не подали. Их мокрые буровато-серые с тёмными пестринами одёжки слиплись в комок. Белые брюшки почернели. Видимо, держались, бедолаги, коготками за землю у самого ствола, чтобы не быть унесёнными бешеной ночной бурей. Родителей с ними рядом не было. Но вскоре послышалось их далёкое «куведрюю».

«Не пройдёт и месяца, как кулики помашут мне крылышками до следующей весны», – подумал Игнат и заспешил к кедрятам.