Ксения Букина - Мы побелили солнце

– Да не, – я широко зеваю и начинаю медленно жалеть, что спросил об этом мать именно сейчас. – Сисадмин… Компьютерщик, значит. Прикольно.

– А я знаешь, кем устроилась недавно? – она пододвигается ближе и дергает меня за рукав кофты. – Вот у меня работа точно модная и крутая. Ну Дань… Тебе хоть интересно? Если я надоедаю, ты так и скажи.

– Да, интересно. Потом расскажешь. Я сейчас ничего слушать не могу, я спать хочу.

И она снова характерно поджимает губы. Будто бы ненамеренно отодвигается от меня как можно дальше и отворачивается к окну. А я облегченно вздыхаю. Кошусь на мать, чтобы убедиться: она больше меня не потревожит. А затем облегченно прикрываю глаза и проваливаюсь в дремоту.

– Женщина, я таксист, а не грузчик!

Когда реальность снова ко мне возвращается, я понимаю, что моя голова безвольно свисает вниз, машина стоит, а таксист о чем-то спорит с матерью. Забавно, что раньше я всегда смеялся над бабками, которые засыпали в автобусах, а их головы нелепо болтались в такт движению транспорта, как у собачек-антистрессов.

Я потягиваюсь всем своим затекшим телом, разлепляю глаза, заглядываю в окно и вижу скворечники пятиэтажек. Ни разу я, кстати, не был внутри таких многоквартирных домов, а что такое подъезд и лифты, знал лишь по фильмам. Стараюсь не останавливать взгляд на окнах, но отравляющие пары желтых квадратов все-таки впитываются в мои глаза даже сквозь очки. Мгновенно меня бросает в озноб, я наваливаюсь на дверцу машины всем телом и бьюсь о нее в лихорадке, как рыба о берег. Блин, хоть бы мать не заметила… Решит же, что я наркоман или пришибленный!

– Ну и пожалуйста, – фыркает мать с такой обидой, будто таксист обязан ей жизнью. – Значит, ждите, пока мы сами перенесем все сумки. Дань, выходи уже! Говорила я, дома нужно спать, а не в машинах!

Поправляю сползший капюшон. Нашариваю ручку и выпрыгиваю из машины. Даже головы не поворачиваю в сторону дома. Слава богу, в сумерках цвета предметов не особо различимы…

– А куда идти? – я топчусь на месте, разминая затекшие ноги. Небо уже светлеет, а вместе с этим возникает утренняя прохлада.

– Погоди ты. Сейчас, позвоню ему, чтоб спустился и вещи помог донести… Пока ты спал, я в «Три апельсина» заскочила и продуктов купила.

– Продуктов?

– Арбуз, кстати! Ты же просил, – она достает миниатюрный красный телефончик и набирает номер. – Я его из магазина с трудом донесла, а на пятый этаж…

– Женщина, вы тут до Пасхи стоять будете? – таксист явно ее воодушевления не разделял и больше всего хотел поехать сейчас домой – отсыпать ночную смену.

– Ну вы же сумки нести отказались! – огрызается мать, зажав телефон плечом. Уже тише обращается ко мне. – Я всегда говорю: нужно детьми с самого детства как следует заниматься, особенно сыновьями. Им прививать надо, что женщин нужно уважать и помогать им… Да где он? Спит, что ли? Сказала же, ну не ложись ты, дождись нас! А у него телефон, наверное, как всегда на беззвучке…

А я потягиваюсь после короткого, но сладкого сна. Огибаю машину, осторожно разглядывая светлеющие окрестности. И вдруг боковым зрением замечаю, как одно маленькое окошечко на пятом этаже вспыхивает синим. Сквозь шторы, наверное – но это дает мне шанс рассмотреть его как следует.

Матери, правда, никто не отвечает.

Но в окне на пару секунд мелькает силуэт. Я судорожно вцепляюсь в очки, ведь если они вдруг слетят или будут сорваны – свет остальных окон станет в разы ярче, а меня пробьет паника.

– Нет, он издевается! – восклицает мать, тычет в кнопку и по новой набирает номер. Дальше из ее уст следует непечатное слово, которому я очень удивляюсь.

А свет продолжает гореть, но силуэт исчезает.

– А какое окно в вашу квартиру? – осмеливаюсь спросить через некоторое время, теребя ручку сумки.

Она не успевает поднять голову и ответить мне, как ржавая подъездная дверь издает скрежет, и на улицу просачивается – мне подсказывало шестое чувство! – тот же самый силуэт, что был в окне.

Свет фонарного столба мигом обливает его и превращает из тени в мужика. И я точно понимаю – это Игорь. Хотя бы потому, что он был одет в трико, но сверху накинута порванная камуфляжная ветровка. Под капюшоном спрятаны лохматые каштановые волосы, а на ногах – сланцы. Явно же, что только проснулся, вышел только во двор и только на пару минут.

На вид ему тридцать два – может, чуть помоложе, но точно не старше, хоть и в возрастах я не шибко шарю. Будто заметив, что я его изучаю, он сбрасывает капюшон.