Ирина Селиверстова - Нобелевская премия. Роман

Всеволод Пильницкий обладал лишь последней способностью, которой оказывалось очевидно недостаточно не только для преуспевания, но даже для того, чтобы просто держаться на плаву.

Завод пластмассовых изделий, на котором он работал технологом, шел ко дну не сказать, чтобы медленно, но абсолютно верно. Сева уже сбился со счету, сколько ему задолжало родное предприятие – зарплаты в минувший год то задерживали, то выплачивали какими-то незначительными частями. А последний раз её выдали домашними тапочками – производства одного из быстро расплодившихся производственных кооперативов, халтурно и криво пошитыми из сатина, но зато яркими, богато изукрашенными шелком, блестками и бисером. Как объяснили сотрудникам, такой способ расчета называется бартером: одна организация, у которой нет денег, но есть тапки, расплачивается с другой, у которой тоже нет денег, но есть пластмассовые изделия, обмениваясь товаром.

Пильницкий приволок домой два мешка этой эксклюзивной обуви, совершенно не понимая, что с нею делать дальше. Коллеги говорили, что тапки следует продать, но он не понимал – как продать? Где? Он не умел продавать, он же был технологом, а не продавцом…

Дома жена Вероника поначалу тоже округлила глаза.

– И куда их теперь?

– Понятия не имею. Ну, не отказываться же было?

– Может, стоило отказаться? Может, потом деньгами выплатили бы?

– Деньгами? Я уже не верю, что они на нашем заводе когда-нибудь появятся. А от тапок хоть какая-то польза – будем носить их до конца жизни, друзьям дарить на праздники…

Застенчивой, такой же нерасторопной и нерасчетливой Веронике предложенный способ использования «тапочной зарплаты» в целом был близок. И она охотно одобрила бы его, однако именно ей нужно было каждый вечер готовить мужу не только ужин, но и обед, который он назавтра брал с собой на службу.

– Это чудесно, – покачала она головой, – но есть-то их мы не сможем. А денег у нас осталось всего ничего…

В поликлинике, где Вероника работала врачом-терапевтом, зарплату платили, но размер ее был таков, что хватало лишь на самое спартанское питание. Пильницкие распределяли деньги по дням, жалели друг друга, каждый старался уступить другому куски повкуснее и посытнее, но при этом кардинально оба ничего не могли изменить.

Вероника – с глазами цвета отражения неба в воде, с тоненькими белокурыми волосами, плавная, белокожая, с телом, податливым как глина и с таким же характером – являлась женщиной, которая умиротворяет, успокаивает, как болеутоляющее. Тому, с кем она говорила своим тихим, журчащим-шелестящим голосом, казалось, что он качается в теплых волнах ласкового моря. Ничто не могло вывести её из состояния равновесия, которое невольно передавалось и находившимся рядом. Сама же она печалилась о своей мягкости и застенчивости, отчаянно завидовала уверенным в себе, разбитным девахам и больше всего боялась любых перемен.

Их с мужем отношения с самого начала были переполнены той любовной нежностью, которая сильнее страсти, ибо не растворяется со временем. Сева приносил Нике в общежитие вареную колбасу, из которой делал красивые бутерброды – он украшал их веточками петрушки. Она набрасывалась на угощенье, а потом, спохватившись, спрашивала:

– Сам-то чего не ешь?

– Я сыт, Никитка, лопай давай! – улыбался он. Она знала, что он тоже хочет есть, просто щедр и великодушен. Вот только без гроша за душой – так же, как и сама Вероника. Как и она, приехал из провинции в столицу учиться, как и она, жил в студенческой общаге. Сева ходил в старых рваных ботинках, но покупал ей цветы; работал по вечерам, чтобы пригласить ее в недорогое кафе.

Увы, материальные трудности, эти неизбежные и даже веселые издержки студенческой жизни, плавно перекочевали в жизнь взрослую. Потому что началась перестройка, и таким неделовым людям, как Пильницкие, она оказалась не по зубам. Еще повезло, что Севе досталась московская квартира от двоюродной тетки – маленькая, плохонькая, но своя. Но на этом везение закончилось.

Шикарная Москва с огнями ресторанов, витринами дорогих магазинов и тонированными стеклами толстомордых иномарок оставалась для них неприступной, как средневековая крепость. Вокруг бесчинствовал дикий капитализм, бывшие сокурсники возили товар из Турции, подавались в кооператоры, кто-то разорялся, кто-то стремительно богател… А Вероника с Севой жили по-старому, уже несколько лет не покупали новой одежды и постоянно копили: на холодильник, на стиральную машину, на отпуск – впрочем, очень скоро и отпуск вне дома стал для них невозможен. В последний год денег не хватило даже на билет в плацкарте, чтобы съездить на малую родину, навестить родителей.