Александра Пугачевская - Макс. Новая судьба

«Разве это мужское дело? Сахаром заведовать? – возмущался дед. – Мужчина должен работать на свежем воздухе, на природе». При этом он обнажал бицепс или же поводил плечами, да так, чтобы подчеркнуть ширину своих неимоверных плеч. Или же ненавязчиво клал свой мощный кулак на стол.

Отец на его выпады не реагировал. Он обожал свою фабрику и проводил там все дни напролёт. Фабрика приносила большие деньги, и только это оправдывало занятие сына в глазах Герше.

В отличие от матери, дед Герше меня полюбил сразу, возможно, из-за родового имени или же из-за моей тяги к физическим упражнениям. Я думаю, что он видел во мне истинного продолжателя рода Мордко Кагана. Мать не ошиблась, дав мне такое имя, тем самым обеспечив мне внимание и любовь деда. Но она поступила ещё умнее, записывая моё рождение в метрике. По документам она дала мне имя Макс. Откуда взялся этот Макс, никто не знал. У нас была немецкая книжка, Max und Moritz , про непослушных мальчиков Макса и Морица. Но чтобы назвать ребёнка в честь хулигана из немецкой книги? Таких имён в Белой Церкви просто не было. Однако Макс соответствовал еврейской традиции, первая буква была такой же, как и у традиционного имени, а о том, что на самом деле я всегда был Мордехаем, знали только самые близкие. Это действовало как своего рода оберег. Так и был я Мордехаем-Максом, пока не пошёл в школу. А в школе про Мордехая уже не знал никто, я представлялся только Максом, и потом даже сам стал забывать про то, что настоящее моё имя было Мордко, и сделался я Максом на всю свою оставшуюся жизнь.

Первые пять лет моей жизни прошли чудесно. Мать ко мне привыкла, а потом даже полюбила. Она простила меня, потому что после меня у неё родились ещё двое мальчиков. И свой гнев она переместила на них, а потом уже и свыклась с мальчишками вокруг себя. Когда мать осознала, что девочки у неё больше не будет, она перестала винить меня в том, что ей не удалось повторить ещё одну Ханну. Мой младший брат, Изя, появился на свет в 1917-м, когда я был уже вполне себе смышлёным пятилеткой, и нас стало пятеро братьев. Старший из нас, Михаил, держался отдельно. Он был на целых десять лет старше меня, и особо со мной не общался. Михаил ещё помнил Ханну и был замкнутым мальчиком. Петя же, второй по счёту брат, был для меня авторитетом. Из всех братьев я считался самым красивым. Люся, четвёртый по счёту брат, увлекался лесом и природой. Он всегда пропадал в оврагах вокруг Белой Церкви и приходил домой с жуками и змеями, которых мать тут же выкидывала. Я же его любви не разделял, и как-то так получилось, что бо́льшую часть времени я проводил с малышом, Изей. Мы с Изей были неразлучны почти всё моё детство.

Деда Герше я обожал, и он меня тоже выделял из всех своих внуков. Жили мы вместе с родителями отца, и именно дед Герше меня научил грамоте. Читать я научился в четыре года, но деда это не впечатляло. Больше всего времени дед уделял моим физическим упражнениям и гимнастике, к которым у меня с самого детства была сильная предрасположенность. Заметив, как я кувыркаюсь, дед тут же соорудил мне турник, и я вертелся на нём целые дни напролёт. Мать ругалась, но только когда дед не слышал. Перечить свёкру она не смела. Среди всех братьев только я проявлял интерес к физической активности и гимнастике, и дед частенько вздыхал, что «хотя бы один внук достойным родился».

«Опять как обезьяна вертишься!» – прикрикивала мать на меня. А я не обращал внимания и только пытался подтянуться на одной руке. Дед сказал мне, что, если я подтянусь десять раз на одной руке, а потом столько же – на другой, он подарит мне леденец. И я старался.

Во дворе у нас рос огромный каштан. Возможно, что дерево не было таким уж высоким, но в мои пять лет оно казалось мне неприступной скалой. Дед привязал канат на одну из веток, и я практиковался, лазая вверх и вниз по этому канату.

«Подрастешь, станешь как я! Таким же сильным», – обещал мне дед. И я мечтал стать таким же, как он.

Дед поощрял меня и мои упражнения. Мать же, проходя мимо, только вздыхала и неодобрительно мотала головой.

Биндюжники-Пугачевские отличались ещё одним качеством. Среди них было много алкоголиков. Напасть эта моего отца миновала и проявилась уже у моих братьев, проскочив поколение. Дед же мой Герше был запойным алкоголиком. До пяти лет я никогда не видел деда пьяным, да и не осознавал, что в употреблении спиртного было что-то недостойное. Дед Герше, видимо, старался напиваться поаккуратней, вдали от внуков, или же я был слишком мал, чтобы что-то заметить. Весной же 1917-го я обнаружил деда, который валялся около входной двери, прямо в пыли. Мне было всего пять лет, но я всё отлично помню. Вскоре после этого события в Белой Церкви начали происходить погромы и постоянная смена власти.