Мария Гурова: Последние сутки доктора Фауста

Суд. Неплохо. На это ты рассчитываешь, когда садишься писать. Когда летишь в космос. Когда выбираешь профессию.

Стоит, однако, вспомнить, как юный Фауст выбирал свою будущую профессию. Конечно, Маг, перевернутый Дьявол и Солнце – это все замечательно, но такой основополагающий выбор не мог быть сделан без чуткого внимания тетки Волды. О, она была сердобольной во всем, что касалось здоровья и социального статуса. Выбирать стоило только из уважаемых и «типично немецких профессий», по ее мнению. Она говорила:

– Знаешь, Иоганн, я вот думаю, что всегда следует идти по стопам своих предков. Нет, я не призываю тебя выбрать актерскую профессию, как твоя матушка (когда она уже успокоиться?). В общем-то, отец твой, конечно, мог бы послужить примером, но философия… Иоганн, ну, какой из тебя философ? – щебетала она.

«Самый лучший, – думал Иоганн».

– Нет, философия – это, конечно, не про нас. С другой стороны, получишь качественное образование, и потом изучай, что хочешь. Например, Гегеля.

– Гегель изучен вдоль и поперек, тетя Волда, – скучающе ответил Фауст.

– Да-да, тем более! Зачем тебе философия? Знаешь, я вообще думала в сторону юриспруденции. Твой дядя будет счастлив, помочь тебе с практикой и трудоустройством.

– Да, действительно типичная немецкая история.

– Нет, ты, конечно, сам решаешь. Но я убеждена, что профессию следует выбирать, исходя из культурных особенностей своего народа и почвы, так сказать, удобренной твоими предками.

– Клотер Рапай называет это «культурным кодом», – вставил Фауст.

– Француз, что ли? – уточнила тетка.

– Угу.

Месье Рапаем Фауст заинтересовался после того, как один известный журнал характеризовал его, как «специалиста по черной магии». Оказалось, что его оккультная наука – бизнес и продажи. «Ну, такое себе, конечно, – подумал Фауст, но пару его статей прочел».

– Он антрополог, – внезапно добавил Фауст.

– А ты что, хочешь быть антропологом? – заинтересовалась тетя Волда.

Маг – старший аркан – будущий гений, не успевший еще сделать ошибку. Описание карты: одинокий молодой человек с мудрыми глазами в белой рубашке и красной мантии. Он чем-то похож на Божьего сына. Рядом с ним Уроборос – свернувшаяся змея – для алхимиков символ бесконечного мира и познания, для христиан – искуситель, для германцев – бог зла, сын Локи и великанши Ангрбоды. У Мага есть все: женское и мужское начала, могущество и идеалы, бесконечность в слиянии сознательного и бессознательного. При нем жезлы, пентакли, мечи и кубки – соответственно, огонь, земля, воздух и вода, подвластные ему. Фауст был слишком жаден, чтобы выбирать и отказываться. Всю свою жизнь он искренне не понимал, почему перед ним ставят выбор: мужчины или женщины, деньги или слава, долг или удовольствие. У Мага есть вечность, и он успевает всюду.

– Вполне себе немецкая профессия, – размышлял вслух Фауст. – Не в медицину же мне идти.

– Но ты бы мог.

– Безусловно.

В семнадцать лет чувствуешь себя всемогущим, особенно, когда с тобой лично по ночам приходят сражаться демоны. Иное дело, что экзаменационные тесты могут говорить обратное. «Астрофизика, черт с ней. Посмотрим, что из этого выйдет». Доктор антропологических наук Иоганн Георг Фауст. Доктор Фауст. Ученый, который за свою жизнь успел поверить во многое и во многом разочароваться.

Он мог проследить, как с каждым новым принятым им суеверием, истинная вера сдувалась, словно воздушный шарик, парящий под потолком. А потом этот шар размером с кулак Фауст проткнул из гуманности, потому что не мог наблюдать, как он, подобно увядшей вере, кувыркается под ножками стула. «Там никого нет».

Внезапно в наушниках раздались помехи, вырвавшие Фауст из его снов и воспоминаний. Сквозь шум послышались обрывки слов. Приятный мужской голос. Фауст сумел его расслышать через минуту попыток выйти на связь. Бархатный тембр, звучащий нараспев, как мяуканье кота. «Мефистофель Фаусту! Мефистофель Фаусту! Прием, доктор Фауст, прием».

Вопрос о том, изначален ли миф или же начало мифично, не нов, им занимался еще Шеллинг. С тем же вопросом столкнулся и Фрейд. На этот счет есть основательное исследование твоей матери, – Ж.Ф. Лиотар, «Постмодернизм для детей».

Фауст понимал, что не ослышался. Однако голос пропал. Динамики молчали, сколько бы Фауст не взывал. И теперь его охватила новая волна страха, природу которой Фауст не мог определить. Нечто межевое, граничащее с панической атакой и сонным ступором. Фауст был закован в свой страх, словно в сжимающийся лифт. Ему показалось, что скафандр повредился и теперь раздувается, рискуя в скором времени раздавить Фауста, сломать ему кости и задушить. Фауст же принялся бороться с ним, как сопротивлялся своим первым параличам. Вместо тишины он слышал далекие звуки классического рока, настолько глухие, словно динамики находились глубоко под водой. Фауст решил, что его контузило при выбросе в открытый космос. А сразу после решил, что музыке просто неоткуда звучать, если только мимо не проплывает Tesla Roadster Илона Маска, привнося в последние часы его, Фауста, жизни приятные моменты, состоящие из воспоминаний о молодости и песен Дэвида Боуи. Но электромобиль, конечно, не мог оказаться рядом. И словно смирившись с этим фактом, пластинка сменилась на увертюру к «Орфею в Аду» Жака Оффенбаха. Будто мало того, что Фауст был скован скафандром физически, так теперь еще и подавлен морально. Он вспомнил поход на омерзительную оперетту с тетей и дядей. Фаусту было десять, и он не был готов к тем экспериментам в современном театре, какие позволил себе режиссер-постановщик «Орфея». Они покинули зал, не дождавшись антракта, и с той поры у Фауста с музыкальной комедией как-то не задалось. Знакомая приглушенная музыка убивала его не меньше, чем растущее давление внутри скафандра. Каждая минута его жизни имела ценность, и он был готов сражаться за нее. «Я на все готов, чтобы выжить». И паника отступила, скафандр вновь показался комфортным, а движения стали свободными. На фоне тисков страха нынешняя легкость казалась окрыляющей. На мгновение Фаусту показалось, что он может, взмахивая руками, долететь до Земли.