Дмитрий Левчик: Пандемии и общество: социальные и политические последствия главных пандемий в истории человечества от «юстиниановой» чумы до ковида

Вирусы и бактерии это — мельчайшие и древнейшие обитатели нашей планеты. Их много. Миллилитр океанской воды содержит в среднем 160 видов бактерий, а грамм почвы — от 6 400 до 38 000 видов. Эти существа древнее нас. И, скорее всего, многие из них нас не очень любят, потому, что часть этих существ — болезнетворные. Мы болеем при контакте с ними, с этими вирусами и бактериями. Иногда болеем всей планетой. Это называется пандемия.

В предлагаемой Вашему вниманию работе, я не собираюсь выступать как врач, вирусолог или бактериолог. Не обучен я этим искусствам.

Мы будем говорить о влиянии пандемических заболеваний на наше общество.

Предлагаемая работа носит научно-популярный характер, а потому прошу заранее извинения за возможное неглубокое знание особенностей медицинской литературы и иногда поверхностный анализ источников, исходящих из среды специалистов по вирусам и бактериям.

Историография истории борьбы с чумой, холерой и другими массовыми эпидемиями, пандемиями обширна. Можно написать отдельную книгу. Есть современные зарубежные прекрасные и очень интересные работы Дж. Келли, Д. Херлихай, Ф. Зейглера, С. Коэна, Дж. Альберта о чуме и борьбе с ней. Есть ставшие классикой истории эпидемиологии отечественные труды Михаила и Надежды Супотницких о всех пандемиях, коснувшихся нашей страны. И это только вершина айсберга исследований по истории эпидемий.

А главный методологический вопрос, на который надо ответить, приступая к даже к научно-популярному исследованию истории пандемий: отличается ли технология исследования влияний пандемий на общество от других исследований историков?

Конкретнее:

1. Каковы особенности пандемий прошлого как предмета исследования?

2. Годен ли современный терминологический и критериальный аппарат историков для изучения пандемий прошлого?

3. В какой мере соотносится периодизация истории развития пандемий с традиционной периодизацией истории?

4. Насколько полна источниковая база об истории пандемий прошлого и в чём её специфика?

5. Можно ли поставить уже сейчас вопросы о полной или частичной реинтерпретации каких-либо периодов истории развития человечества?

Как определить для историка в данном случае предмет его исследования? Историки не врачи. Они не могут и не должны подменять медиков, биологов, эпидемиологов и любых специалистов по выявлению, лечению и профилактике заболеваний. Историки не должны спорить о симптомах, ходе болезни, лечении и передаче заболевания. Историки не должны вмешиваться в споры, например, о характере чумных пандемий. Очаговая была чума или нет. Есть ли палеоочаги чумы или нет. Что перед нами: чума, туляремия, чума и сибирская язва, геморроидальная лихорадка, вирус Эбола и т. п. — не предмет для исторического исследования. И вмешиваться в споры эпидемиологов, вирусологов, бактериологов, медиков историку нелепо. Можно лишь отметить, что и у них в трудах согласья нет! Появляется ли вредная заразная болезнь из какого-то очага («очаговая теория» появления заболеваний) или в мире появляются сразу условия для массового возникновения болезни («теория разлома», теория «одновременного» появления заболеваний в результате активизации «реликтовых», древних очагов болезни) — историк знать не может и не должен. Все версии хороши.

Правильно диагностировать чуму научились лишь в 1894 году, холеру в 1883 году, грипп в 1931 году. Есть версия, что чумы в древности не было, а в хрониках, летописях и мемуарах описывается туляремия, оспа, вирус Эбола, геморроидальная лихорадка или десяток других не менее тяжёлых заболеваний. Должны ли историки вмешиваться в этот спор? Нет. Предмет исследования должен быть иной. И предмет исследования должен быть очень точно определён. Им не может быть заболевание. Для историка, изучающего пандемии, предметом исследования могут быть только социальные процессы, вызванные заболеванием. Мы изучаем поведение людей прошлого, вызванное болезнями, но не сами болезни. Объект моего исследования — поведение не возбудителя болезни, а человека и человеческого общества во время пандемий и эпидемий, поведение не вируса или бактерии по отношению к человеку, а человека по отношению к вирусу и бактерии. Это как раз — дело для историка и политолога, каковым я и являюсь.