BANIFED: Три с половиной ступеньки

Страшно каждый раз думать, когда ты приедешь, с кем ты сейчас, страшно представлять, как ты разговаривал обо мне с этой дурой, а она потом лаяла на весь город гадости, и ты ей это позволял… Страшно вслушиваться в телефонные звонки и ждать предательства.

Я тебя еще люблю, но так жить не могу, я не собака, чтоб подбирать по крошкам твою милость, я устала ждать и надеяться. Ведь ты мужчина и тот единственный, которого я любила всю свою жизнь…».

Отправитель: [audragl@*******.lt]. Получатель: nikolaj@********.lt].

Он стоял на ступеньках главного учебного корпуса Московского энергетического института и испытывал страх, отдаленно напоминавший панический. Неприятная дрожь проскользнула по всему телу и не унималась. Лицо горело, но не от октябрьского пронизывающего ветра, а от того необъяснимого чувства, когда кажется, что ты продумал все до мелочей, все предусмотрел и окончательно принял решение, как вдруг в последний момент вкрадывается сомнение и порождает некую неуверенность в твоих силах.

Чтобы хоть как-то снять внутреннее напряжение, он начал прогуливаться по асфальтированной площади перед зданием и невольно обратил внимание на ступеньки, ведущие к главному входу. То ли плохо выровняли основание под асфальт, то ли специально сделали наклон, чтобы вода не скапливалась на этой площадке, но если смотреть на эти ступени, то из-за наклона в правой части их было три, а в левой – четыре с четвертью. Зато посередине выходило ровно три с половиной ступеньки. Он усмехнулся и подумал о том, что эти три с половиной ступеньки ему нужно будет преодолеть.

Громадные спаренные колонны, стоящие уже не один десяток лет и придающие зданию величественность, молчаливо взирали на него и будто спрашивали: «А ты хорошо подумал?». Да, он подумал, и не одну ночь, когда в солдатской казарме, он говорил себе: нужно учиться, нужно учиться… Чтоб в жизни чего-то достичь, чтоб не чувствовать себя ущербным перед другими, чтоб не видеть глупость начальников и не подчиняться этим глупостям – нужно учиться. Мысли о доме, родительском доме, также подталкивали его к этому. Все свое детство и юность он не только наблюдал тяжелую жизнь родителей, односельчан, но и сам участвовал в этой жизни. И кроме того, два года армейской жизни заставили его совершенно по-новому смотреть на мир, в котором ему довелось родиться.

Он родился в то время, когда окопы Великой Отечественной войны осыпались и приняли закругленные формы, обрастая с каждым годом все новым и новым травяным покровом, как будто сама мать-природа хотела поскорее забыть и зализать свои раны. Но большие раны оставались в душах живущих людей. В его деревне практически не было дома, в который не постучалась бы непременная спутница войны – смерть.

Пятнадцать послевоенных лет были трудными во всех отношениях, нелегко жизнь складывалась и с приходом шестидесятых годов. Но деревня, как и город, с надрывом, с натягом оживала. Многие вместо обветшалых деревянных домов, еще крытых соломой, строили добротные каменные. В воздухе витал и дух подъема, и дух свободы, и дух обновления. Все шло к лучшему. Колхозы укреплялись, получали новую технику, строились и общественные здания, все больше обрабатывалось земель.

В каждой семье в ту пору считалось нормой иметь четырех, пятерых детей. В школах было мало мест, и учились в две смены. Когда ему уже было больше пяти, он выбегал на дорогу рядом с кладбищем и подолгу, иногда часами, ждал отца, который мог проезжать с полей на ферму. При хорошем стечении обстоятельств ему везло: отец брал его с собой в кабину трактора МТЗ-50.

По характеру он всегда был молчаливым, но очень наблюдательным и впечатлительным, все впитывал и пропускал через себя. Вслушиваясь в разговор взрослых, наблюдая их в рабочей обстановке и в быту, он вынес для себя, что люди на самом деле не такие, какими кажутся. Не ясно, как и для чего, но он всегда анализировал взрослых, всегда присматривался и всегда пытался понять внутренний мир человека. Уже с той поры он научился видеть в людях то, что они сами скрывали и считали невидимым для других, а именно – их пороки. И хотя для себя он делил людей на хороших и плохих, его детское сознание еще не позволяло понять, почему это так устроено среди взрослых. Еще более его удивляло то, что плохие, проявляя изворотливость, нечестность и даже наглость, добиваются в жизни больше, чем те, кого он считал хорошими. Он задумывался: почему? Но в ту пору он многого не понимал, поэтому и не находил ответа.