Екатерина Рогачёва - Запасная мечта

– Не надо, – сказала она. И я не настаивал. Всё равно виделись каждый день. Пили лето на двоих, грелись на солнце и забывали об остальном мире, а он о нас. А потом приехала мама.

Подходя в темноте летнего вечера к дому, услышал голос тёти Тони.

– Всё ходит, и ходит, и ходит. Днями пропадает невесть где. Как с утра пошёл, так и нету. Старый Василь говорил, видел парнишку твоего далеко за околицей, на Мартином лугу. Забирала б ты его, не по душе ему здесь.

– Заберу, – отозвалась мама. – Завтра и уедем.

Я так и замер в тёмных, пропахших травами и молоком сенях. Как завтра? А Алёнушка?

Я выскочил обратно, так и не зайдя в хату. Заметался по двору, потом кинулся в калитку. Тётка Тамара, наверное, давно спала. В окнах не было света. Я замер у забора, окружающего маленький палисадник. Постучать? В дверь или в окно? А в какое? Алёнушка же просила не приходить сюда. Почему? Ругать будут? Мысли метались, кружились испуганным водоворотом, пока наконец из них не выделилась одна, главная. Бог с ним, как-нибудь достучусь, дозовусь, выманю её из дома. А скажу я что? Давай обменяемся телефонами, адресами? Как твоя фамилия? Сможем ли мы встретиться в городе?

Я стоял, как дурак, растерянный и расстроенный, и не знал, что делать дальше. А потом повернулся и побрёл обратно.

Уезжали мы ранним утром. Автобус полз по гравийной дороге сначала к крохотной деревенской остановке, вяло тормознул рядом с ней, распахнул двери. Мы сели. Тяжко вздохнув, он тронулся вперёд, сквозь ещё мокрые от росы луга, в которых путалась дорога. Минута движения, две, три. Ползущие за стеклом зелёно-жёлтые пятна. Яркое синее небо. Как глаза Алёнушки. Не знаю, почему я обернулся.

Автобус как раз притормаживал перед поворотом. Сзади, через пыльное стекло, виднелось цветное полотно луга до самой тёмной черточки леса на горизонте. И тонкая девчоночья фигурка. Я замер, вцепившись в сиденье онемевшими пальцами. Сердце кольнуло, воздух застрял в горле. Алёнушка смотрела вслед автобусу. Светлое платье, золотые косы. Я не видел уже её лица, но знал, чувствовал, что она меня тоже видит. А потом Алёнушка поднесла к лицу ладошки и, кажется, дунула в них. В воздух взлетели лепестки цветов. Синих. Васильки, летние снежинки. Память об одиночестве.

– Что с тобой, сынок? – спросила мама, заметив мой бледный вид.

– Ничего, – сумел я сказать. – Ничего.

Автобус свернул и покатил дальше по пыльной проселочной дороге.

Кто бы сказал нам, людям, почему жизнь так беспощадна. Заплетает наши судьбы в косички, вяжет морскими узлами, свивает в канаты и развеивает по ветру. А мы идём, молчаливые и покорные, глотая этот ветер. С чётким горьким привкусом пепла. Продолжаем просыпаться по утрам, засыпать по вечерам, ходить на работу, влюбляться, расходиться. И даже не помним порой, откуда же этот постоянный вкус на губах, вкус тоскливый и неприятный, неуловимый и нестираемый ни алкоголем, ни поцелуями. Вкус пепла. Вкус сгоревшего счастья.

В следующий раз попал я в ту деревню пятнадцать лет спустя. Когда тётю Тоню хоронили. Два дома там осталось, и в одном из них и собрались поминки. Моя постаревшая мама молча хлопотала у деревянных столов. Древние, седые и непробиваемо спокойные старики и старухи, родня, знакомые и просто соседи из таких же полузаброшенных уже не деревень, хуторов, тихо переговаривались между собой. Я сидел в самом тёмном углу, машинально прислушиваясь к разговорам.

– Страшно, ой, страшно теперича тут жить, – гудел какой-то высокий худой старик. – Особливо зимой. Сидишь в хате, а за окном воет и воет, и снегами заметает. Будто плачет кто. А иногда в дверь ка-а-ак стукнет, словно внутрь просится кто.

– Свят, свят, – торопливо перекрестилась сидящая рядом бабулька. – Страсти.

– А что страсти? – негромко оборвала её соседка в черном платке. – Правда-то. Старые люди недаром молвили про банников, про домовых, да ещё про кого. Батюшку бы вызвать, освятить всё, да разве ж поедет он? Тут на все дома святой воды не напасешься.

– Землю русскую не переспорить, – снова прогудел старик. – Хоть освящай, хоть нет, а кто жил здесь знает. Бродят тут и лешие, и утопленницы, и другая какая нечисть. Вот дед мой рассказывал…

За окнами было темным-темно. Старая обветшалая изба пахла нежилым духом, свечным воском и пылью. Ничего похожего на запах молока и трав, который я помнил. И всё равно, тоска внутри поднимала голову, кусала за душу, не давала покоя. Где теперь моя Алёнушка? Какое солнце гладит её косы жёлтыми пальчиками? Не зря ли не стал я её искать? Может, нужно было плюнуть на всё, сесть на автобус, да и вернуться той же пыльной дорогой обратно, сюда. К ней, к тому, что было.