Сергей Ильин - Душа и взгляд. Баллады в прозе

не огорчайтесь: в вас зазвучала музыка, которую ни с какой другой не спутаешь, —

и пусть она по большому счету немного уступает баховской, зато она уж точно превосходит любую другую: музыка великого Моцарта! а выражение вашего лица – и тоже при условии поразительного везения – сделается – на моцартовский манер – полностью недоступным для какой-либо привычной интерпретации, —

но какую любовь и, соответственно, какое выражение глаз вы сами бы выбрали, если бы судьба предоставила вам самим все решать за нее? вот и подумайте, а я пока перейду к следующему этюду.

Все-таки что там ни говори, а лишь в глазах человека, который всю жизнь свою прожил без поддержки какой-либо религии, а теперь умирает, по-прежнему полагаясь на одну только жизнь, точнее, на то, что от нее осталось – и прежде всего в нем самом, разрушенном и обескровленном предсмертной болезнью – по необходимости отдаваясь полнейшей неизвестности и неопределенности, слабеющей психикой настраиваясь на прыжок в Неизвестное, в чем бы оно ни заключалось, —

да, только в глазах такого человека вы увидите иногда божественный отсвет той невероятной трогательности, которую вы редко встретите на лице истинно верующего человека, зато почти всегда во взгляде умирающего животного, —

и причина этого глубоко умиляющего чувства заключается в том, что жизнь, хотя и хлещет нас страданиями немилосердно и неимоверно, странным образом при этом нас не унижает, тогда как в панацеях мировых религий, обещающих спасение от страданий, да и от самой смерти, есть некоторое субтильное унижение, которое довольно трудно выразить в словах, но которое все-таки всеми нами отчетливо ощущается, —

вот всего лишь из естественного отсутствия такого унижения и происходит вышеописанная высшая трогательность, —

подобная трогательность сквозит нередко еще в лицах стареющих женских знаменитостей, когда они, убрав грим, хотя и шокированы слегка истиной неприукрашенного лица, все же предпочитают открыть ее (истину) лишний раз себе и людям, нежели скрывать под маской косметики.

И вот опять воскресенье, —

и вы отправились на прогулку, —

и конечно же в центр города, —

ведь вы давно живете посреди Европы, —

и Европа втайне представляется вам центром земного мира, —

так что если оказаться еще и в центре того центра: ну, это уже как попасть в девятку, —

а какая великая тишина стоит в этот последний день недели над европейскими городами! пусть и не над всеми, но над многими, —

и в тишине раздаются соборные колокола, —

и так мало машин на улицах, да и прохожих гораздо меньше, чем в будние дни, —

и плывут над вашим городом белые прозрачные облака в голубом небе, —

в эти минуты вы явственно и каждой клеточкой вашего существа ощущаете то, что называется полнотой времен, —

да, это когда прошлое откуда ни возьмись наведывается в город и живет в нем непостижимой жизнью, —

и слышен приглушенный ропот будущего, —

что же до настоящего, то оно, кажется, плывет одновременно и в прошлое, и в будущее, —

такое чувство вы можете иметь только в центрах европейских городов, и только в воскресенье, —

и вот, чтобы побыть немного в этом очень тонком и очень глубоком чувстве, вы остановились, скажем, посреди моста над местной горной речкой, которая протекает через Старый Город, —

вы рассеянно смотрите на изумрудные – от водорослей и камней – воды внизу, —

смотрите на бомжей, суетящихся под соседним и рядом находящимся мостом, —

смотрите на верхние этажи домов в неярком, но ослепительном закатном свете, —

и вам кажется, что еще мгновенье – и вы проникнете внутрь иглы, то есть в то самое заветное средостение всех трех времен, —

да в этот момент как назло к вам подходит серенькая собачка: совсем непородистая, зато невероятно трогательная, —

она притирается к вашим штанам черным влажным носом и, несмотря на повторные оклики хозяина, никак не может отказаться от удовольствия тщательно и всесторонне вас обнюхать, —

вид у нее тоскливый и немного прибитый, а взгляд извиняющийся, слегка заискивающий, жалобный и до боли искренний, не то что у вас: спокойный и возвышенный, да еще откровенно нацеленный на проникновение в одну из важнейших тайн бытия, —