Сергей Воробьев - Преломление. Обречённые выжить

Тётка в чёрном затёртом пальто и сером вязаном платке, продирающаяся на выход сквозь очередь, передразнила:

– Чаво дають, чаво дають… Вот дайдёт очерядь, тады узнашь чаво…

«Чем же решила удивить нас советская власть?» – думал я, медленно продвигаясь в плотной волнующейся толпе к цели, представляющей собой некий загадочный дефицит. А дефицитом в те времена было всё. Перестройка перестроила весь уклад более или менее сытой и обеспеченной жизни. Покупать было нечего. А здесь с верхушки власти обещали какое-то ускорение, которое по всей логике запущенных процессов преобразования должно, в конце концов, привести нас к самому что ни на есть коммунизму.

Когда моя очередь почти приблизилась к цели, в передних рядах женщина, энергично раздвигая локтями наседающую толпу, возопила неистовым голосом:

– Что же это такое делается! Почти час отстояла, а здесь клоунада какая-то…

– Скажите, женщина, – раздался возбуждённый голос из пошатывающейся очереди, – товар закончился? На всех не хватило, что ли?

– О! – воскрикнула очевидица. – Там на всех хватит с лихвой! Стойте, стойте, люди добрые! Я своё уже отстояла!

От этих слов в плотной среде людей перестройки пробуждался ещё больший азарт добраться до цели.

«Наверняка там что-то необычное», – подумал я, наконец-то приближаясь к финишу. Насчёт колбасы и меховых шапок уже сомневался. Тогда что?!!

На этот вопрос получил ответ не сразу. В конце концов, оказавшись лицом к лицу с объектом всеобщего любопытства, долго не мог сообразить, что это вовсе и не лицо, а голый зад человека, запутавшегося головой в спущенных до щиколоток штанах. Сегодня такое назвали бы инсталляцией. Или скорее – перформансом. Зад безучастно смотрел в тусклое московское небо, нависшее над ВДНХ, над Центральным павильоном – СССР и над всем необъятным пространством нашей родины.

Я развернулся и, как ледокол, проламывающий ледяные поля Арктики, пошёл на выход, расталкивая честных и наивных советских людей. А когда по ходу меня спрашивали «Почём товар?» – без колебания отвечал:

– Люди! Бегите в сберкассу, снимайте все ваши накопления! Такого товара больше нигде не встретите.

Я оказался прав: через три-четыре года многочисленные денежные вклады добропорядочных советских граждан сгорят в костре реформ и преобразований 90-х. Все деньги вкладчиков действительно обесценятся, превратившись в ничто. И останется один голый зад пьяного мужика, запутавшегося головой в своих собственных штанах. Народ будет ходить в замешательстве, нутром чуя что-то недоброе и неизбежное. То неизбежное, к которому вела родная коммунистическая партия:

«Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» (из материалов XXII съезда КПСС).

Приснопамятные 90-е. Чего только не творилось на постсоветском пространстве в тот треклятый период! Страна скукоживалась, пустела, шла с молотка, народ метался, не зная, куда себя приложить. Заокеанские бонзы потирали руки: Россия уже в который раз превратилась в жертвенную корову, в необъятный рынок для спекуляций и приобретения Западом по бросовым ценам нашего сырья. Европа вздохнула с облегчением, сбросив нам излишки товаров производства, тем самым отодвинув на неопределённое время подступивший мировой кризис.

Русский мужик был тоже не лыком шит, пытался в этом хаосе вести своё хозяйство, делать какое-то дело или, как стало модно говорить, заниматься бизнесом. Но это касалось только тех, кто имел особую смекалку, упорство и расчёт. С одним таким мужиком я пересёкся в местечковом городе Псковской области Невеле, откуда были родом мои родители. Хотелось приобрести по сходной цене домик, чтобы при совсем худом раскладе – а перспективы в государстве были не радужными, всё шло к развалу – заняться натуральным хозяйством и таким образом хоть как-то выжить в этой безрадостной обстановке.

Объявление о продаже дома я прочитал на заборе рыночной площади. Забор был буквально облеплен записками о купле-продаже. В основном продавали. Записки были корявыми и в большей массе безграмотными: слова писались с чудовищной орфографией на основе местного неподражаемого говора. Знаки препинания отсутствовали вовсе. Я записал у себя в блокноте несколько адресов с более или менее внятным текстом и направился по одному из них.

Дом стоял на пересечении улиц Урицкого и Карла Либкнехта, рядом протекала заросшая камышом речка Еменка. Дом оказался добротным, аккуратно оштукатуренным и свежепобелённым. На окнах резные наличники ярко-синего цвета. Ставни с пропиленными в них маленькими сердечками были открыты настежь. Не дом, а сказка.