Олег Герт - Метапсихология социализма

Поэтому, аккуратно прикрыв входную дверь, я рысью пробежала по садовой дорожке к теремку и заперлась там. Ключевой подробностью этого визита стала следующая: всё время пребывания мне пришлось любоваться толстым томом книги Гюстава Лебона «Психология социализма», лежащем на удобной полочке рядом с рулоном туалетной бумаги.

Примерно треть листов из книги была выдрана, что вкупе с девственной нетронутостью рулона дало мне очевидные основания предположить, по какому именно назначению использовалась книга хозяином.

«Однако!», подумала я, дав себе слово выяснить у самого хозяина причину такой личной неприязни к вполне проходному социально-философскому труду. Прикольно же, или нет: так возненавидеть книгу, что исправно подтирать её страницами задницу?

Впрочем, загадка разрешилась скоро, хотя, как вы увидите, и без непосредственного участия хозяина.

Войдя через пару минут в ту дверь, в которую мне, собственно, и было надо с самого начала, я наконец поняла, что что-то не так. То есть я осознала, что в доме никого нет, никто меня не встречает, не ожидает, и вообще, как говорится в известном куплете, то ли лыжи не едут, то ли я перепутала время встречи. Или его перепутал хозяин. Домик был небольшой, так что тишина, сквозившая изо всех углов, доносившаяся даже со второго этажа, ясно показывала, что встреча редактора с автором под угрозой срыва.

Покряхтев и покашляв для приличия (воспитанная девушка думает о приличиях в любой точке времени и пространства), я вышла на крыльцо и в очередной раз набрала телефонный номер. Окончательно убедившись в отсутствии хозяина и в эфире тоже, я состряпала на лице гримаску «Скептическое размышление» и стала перебирать варианты, оказавшиеся в моём распоряжении.

Первым и наиболее очевидным стал вариант обойти-таки внутренности дачи, чтобы убедиться в отсутствии где-нибудь за письменным столом застигнутого внезапным инфарктом писателя, или явных следов насилия и борьбы, или других причин трясущимися руками звонить в МЧС. Аккуратными шажками, почти на цыпочках, я прошла внутрь. На то, чтобы заглянуть во все четыре помещения дачи – две комнаты внизу и две наверху – у меня ушло пару минут. После того, как я убедилась в отсутствии страшного, моя походка окрепла, и я вполне уверенно начала раскачиваться на каблуках в дверях писательского кабинета, констатируя наличие непонятного.

Итак, он договорился со мной о встрече, пригласил, но его самого дома нет, дверь при этом не заперта, на даче идеальный порядок… Но главное – вы, конечно, будете смеяться, но мне всё равно, смейтесь, – я не могла отделаться от странного ощущения, что тут вообще очень давно никого не было. Ну, знаете: когда человек только что был здесь и недавно вышел, или когда он тут был хотя бы вчера, что-то такое висит в воздухе, какое-то чувство обитаемости помещения, как если бы на время нашего кратковременного отсутствия вместо нас оставался тёплый душевный домовой, временно замещающий хозяина и одновременно заменяющий кота. А тут – остывшая такая тишина. На дачах, в отличие от квартир, это особенно чувствуется.

Я, как вы уже поняли, девушка творческая и с фантазией, к тому же блондинка, поэтому именно в этот момент мне в голову пришла совсем уж нехорошая мысль, частично ставящая под сомнение моё психическое здоровье, и я поспешно полезла в сумку. Да нет же: вот, во вчерашних вечерних звонках его фамилия и даже тайминг разговора, 02:17. Мы ни о чём таком долго не говорили, он просто назвал адрес и поинтересовался удобным для меня временем, а я сказала, что найду по навигатору, и уточнила, во сколько приеду. С допустимой для блондинки погрешностью в полчаса-час.

Итак, я здорова, мне не показалось. Ура. А что же Хэмингуэй?..

Как я уже упомянула, всё это происходило в дверях писательского кабинета (почему кабинета? а что же это за помещение, где три стеллажа с книгами, а у окна письменный стол с пишущей машинкой? туалет? так в туалете я уже была), и только в этот момент я увидела на столе толстенную рукопись. Подойдя, я взяла в руки аккуратно сброшюрованную бумагу и прочла на титульном листе заглавие: «Метапсихология социализма».

Кажется, где-то я уже только что видела нечто похожее, нет?

Тут же рядом с «Ундервудом» на столе лежал ещё один лист, уже исполненный от руки. Просмотрев его, путём несложной девичьей дедукции я сделала вывод, что на сём листе писатель последовательно выводил и уничтожал возможное название своего эпохального труда. Первые семь-восемь строк были вымараны полностью, так что прочесть их не было никакой возможности.