Ю Ли - Поцелуи спящей красавицы

Татьяна смотрела на разгоряченное лицо Астрид. Ее речь как огонь обжигала ее самолюбие. Как же такое возможно? Эта бомжиха несколько раз отнесла ее к разряду дурех. Да как она смеет говорить о слабости и силе, о том, что она не хочет брать судьбу в свои руки, веря эти глупым предсказаниям? Таня сглотнула воздух и, выкатив вперед грудь, приготовилась к обороне.

– Значит, вы не верите в гороскопы. Вы из тех умников, которые берут судьбу в свои руки, а не ожидают от звезд расположения. Значит, вы целенаправленно шли именно к такой жизни, какая у вас сейчас. Много же вам пришлось потрудиться, чтобы добиться таких результатов. А то как же? Спиться под забором и умереть в холодную ночь на мосту. Что ж, на это, пожалуй, вы потратили все ваши усилия. В тот день одежда с вас слезала вместе с кожей. Да уж… много вам пришлось постараться, чтобы довести себя до этого. Это ж надо, как вы держались все это время стойко. Ведь не мыться и мочиться под себя – это ж тоже нужно иметь терпение и настрой!

Татьяна выкрикивала фразы, с сарказмом надавливая на каждую из них. В каждом слове ощущалось ее сильное желание как можно сильнее кольнуть пациентку. Ярость хлестала по лицу, отчего щеки Тани стали красными как томаты. Но все как будто было бесполезно: на лице Астрид не дрогнул ни один мускул. Она не выглядела оскорбленной. Астрид будто бы даже с каким-то упоением слушала громкую тираду молоденькой девушки. Все то время, пока Татьяна с раскрасневшимися щеками, как комки грязи, кидала ей в лицо каждое слово, Астрид преспокойно сидела напротив и смотрела той прямо в глаза. И если бы в этот момент кто-то третий наблюдал за этой ситуацией со стороны, то непременно бы отметил, что худая и жалкая бомжиха вдруг неожиданно возвысилась, и выглядела достойно взрослой умной женщине, в то время как Татьяна в белом облачении медсестры вдруг приняла образ мелкой дворовой собаки. Когда же последнее слово со звоном вылетело из разгоряченных уст и, ударяясь о пустые стены узкого коридора, последним вторением эха затихло в конце отделения, Таня вдруг приосанилась. С ней такое бывало часто. Она под накалом эмоций, не имея ни малейшего желания себя сдерживать, начинала повышать голос, браниться и огрызаться, при этом закрывая глаза на то, кто перед ней стоит: ее родители ли, профессор по философии или же просто взрослый человек. В случае если она гневилась, она не могла себя сдерживать и уж тем более контролировать. Она открывала рот и просто выплескивала, что в ней бушевало. Высказавшись, она в следующую же секунду понимала, что наговорила много лишнего. Но при этом сожаление и стыд ее не особо мучили. Она даже после того, как выльет всю грязь на собеседника, могла сказать себе с полным осознанием, что все под контролем: «Нужно остановиться на этом, а то могу наговорить гадостей». И в этом случае она остановила себя именно так. И, заметив, что Астрид нисколько не тронули ее слова, она была еще более оскорблена. Астрид же, слегка усмехнувшись, медленно поднялась со стула, расправила полы своего огромного халата и медленно, почти даже дружелюбно сказала:

– Смотри-ка, время обеда подошло. Пойду. А то ведь мне подачки не носят.

Астрид встала на свои забинтованные ноги и, шоркая тапочками, неспешно побрела по коридору. Слезы снова покатились из ее глаз, собираясь у подбородка и капая на ее костлявые руки, которые она скрестила на груди. Да, действительно, передачки ей никто не носит, и сейчас впрямь было время обеда. Астрид поднялась на лифте на третий этаж. В нос ударил запах тушеных овощей и пресной отварной рыбы. Она вышла в коридор и, прихрамывая, заковыляла вдоль стены до самого конца. Сердобольная раздатчица с заставленной кастрюлями тележкой громко гремела посудой, размахивая своим большим черпаком. У каждой палаты образовывалась небольшая очередь из женщин в мягких халатах, мужчин в пижамах. Каждый держал в руке пустую тарелку. Тучная румяная раздатчица громко смеялась, что-то рассказывала, подшучивала, ловко выкладывая на тарелки салат, рыбу или какой-то совсем уж жиденький подкрашенный борщ. Казалось, она уже всех тут знает в лицо, потому что, завидев очередного топающего к ней пациента, уверенно говорила:

– Привет, Жора. Ты у нас на четвертом столе. Давай сюда свою тарелку. А вам, дорогая моя, не положено рыбу, у вас другая диета. Обговаривайте это со своим врачом. И не надо на меня фыркать. Чего фыркать-то?! Расфыркались мне тут! Сереж, отодвинь свою ногу, а то сейчас проедусь по тебе! А где же Катька? Снова лазает где-то! Я тут ее ждать не собираюсь. Принесите мне ее тарелку, а то потом будет жаловаться, что голодная осталась. Что значит «не хочу свеклу»? Вам положено есть овощи. Положено – значит положено, я-то тут при чем? Эй, Астрид, куда поперлась? Где твоя тарелка? Вот чудачка. Принесите мне ее тарелку…