Вадим Егоров - Дыхание того, что помню и люблю. Воспоминания и размышления

Помню, весной какой-то молодой мужчина вел Пашку Глушкова, с перевязанной бинтами головой и глазами домой, как слепого. Он с Андреем Вербовым и еще кем-то взрывали на стройке карбит. Когда одна из бутылок, брошеных в снег, не взорвалась, Паша решил ее поправить, дотронулся, и она долбанула ему в лицо. Очень я боялся, как и все, что Пашка ослепнет. Но он, слава Богу, быстро пошел на поправку, и глаза стали снова видеть как надо. Весной у Пашки завелась собака, которую он выгуливал. Иногда его сестра Наташа тоже. Назвали сначала Шариком, но собака оказалась девкой и Пашка переделал имя в Сару. Так и окликал: «Сара, Сара, пойдем!» Он стал еще поболее хулиганистым, но благородства от него не убыло. Красавец, высокий и стройный, в короткой коричневой кожаной куртке, с сигаретой и маленькой тявкающей рыжей Сарой на поводке.

Глава четвертая. Жители второго корпуса

Второй корпус нашего дома был населен тоже интересными людьми. Очень колоритной фигурой был бывший руководящий работник промкооперации Борис Борисович Ростик. Общительый, уверенный, крупный старик лет семидесяти, с крупный носом, в очках, хорошо одет, до своего возвышения по должностной лестнице он был портным, вуза не кончал, восполнив недостатки образования чтением, самообразованием. Умный, а много вы видели глупых евреев? Меня и остальных ребят нашего двора Борис Борисыч знал хорошо. Лет в шесть моих он меня уже знал. Начало лета шестьдесят четвертого, воскресенье часов одиннадцать, мы с мамой идем мимо Ленина 64 в овощной магазин рядом с «Искрой». Борис Борисович с покупками оттуда же навстречу и маме: " А знаете, он вчера с ребятами играл. И держал кортик в левой руке». – " Ах, спасибо! Я уже переучиваю его на правую руку!»

Балкон Борис Борисыча украшали разноцветные прекрасные цветы. И рядом с ним балконы-тоже. Пышный балкон «генеральши». Волевая немолодая с синими глазами и темно-каштановыми крашеными, с перманентом, волосами Елизавета Петровна (как царицу, вроде бы) была вдовой генерала, жила тоже на третьем этаже, иногда в балкона делала нам сдержано, но властным голосом замечания. Все замечания генеральши и пожилых состоятельных жительниц этой части дома касались нашего взаимодействия с деревьями, кустами, клумбой. До того еще, как в нас проснулось сознание, они высаживали во дворе многие деревца своими руками. И им претило, когда подрастающие мелкие короеды)) цеплялись за ветки, залезали на деревья и трясли их, топтались на газонах и взбегали за резиновым мячом на клумбу. Все какие-то крупные, фотогеничные, с уверенными голосами. Вот хоть Вера Федоровна, седовласая, кареглазая, с возрастом (лет шестьдесят шесть) немного отяжелевшая женщина. Живет тоже на балконе в цветах, вдова полковника или гражданского начальника аналогичного ранга. Вера Федоровна, возмущаясь, не понимает, как теперь в некоторых семьях собак купают в ванне. ' И как это так. У нас с мужем была прекрасная собака, охотничья. Мы ее очень любили, купали в специально для этого имевшемся корыте, поливали ковшиком …А сейчас что делают, собаку моют в ванне, пускают на постель!..» Она со мной говорила часто, восхищалась рисунками моими на асфальте. Здесь же и тоже на балконе с красивыми цветами жил наш друг Андрюша Вербов с папой -военным начальником с густыми пшеничными бровями, стройной с красивыми карими глазами мамой и братом, видимо, похожим на отца в юности, тогда как Андрей был очень похож на маму.

В подъезде, где домоуправление потом въехала секретарь Октябрьского райкома Зимина с мужем и тремя сыновьями. С одним из сыновей- Витей Зиминым – мы в давних дружеских отношениях. хоть и давненько не встречались. Тогда мы с ним знакомы не были, хоть заходили в гости к его брату Вовке с Серегой Трапезниковым. Помню там каучуковых упругих круглых свинок, ежиков, наверно, заграничных, на окне. Уже не во времена моей начальной школы, а году в семьдесят третьем. Теперь в этом подъезде, кстати, живет Владислав Жаков -Ципернят, с которым мы дружим, но при этом о жителях подъезда прежних и новых мы как -то ни разу и не поговорили.

В этом домоуправленческом, так сказать, подъезде на пятом этаже жила одна древняя старуха. Невысокого роста, худая, на желтом пергаментном лице угадывались черты былой красоты. Волосы совсем седые -назад в пучок, глаза когда-то голубые стали прозрачными, почти бесцветными. Одета в пожелтевший от лет макентош. Вроде бы звали ее, я не уверен, Елизаветой Александровной. Она была старой большевичкой с дооктябрьским стажем. Как она на нас кричала с пятого этажа! Высунув в форточку голову, стоя на подоконнике, она своим визгливым голосом столетней ведьмы сыпала на нас проклятья! Она кричала, что эти яблоньки под окнами она сама садила и ухаживала с их младенческой поры. Мы не ломали веток, я и вовсе накануне был «охранником природы», но их перестраховка мне понятно. Как мать ребенка ругается на тех, кто рядом кидается камнями. Мы терпеть не могли эту старую мегеру! Но как-то раз летом она вдруг разговорилась с нами… рассказывала чуть ли не о девятьсот пятом годе, подпольной сходке, конспирации, и я живо представил ее совсем молоденькой гимназисткой, оказавшейся по своей воле в опаснейшем, но увлекательном водовороте событий. Она уже в гимназию пошла, когда баба Вера только родилась. Вроде, тысяча восемьсот восемьдесят третьего года рождения. Вихри враждебные реют над нами!..Беснуйтесь тираны! А еще из под расстегнутого допотопного макентоша я увидел еще несравненно более допотопное платье – узкое и длинное в пол гофрированое от талии до конца, он темно-коричневое (цвет-горький шоколад) было точь-в-точь, как у наших одноклассниц. Я ощутил реальность накануне первой русской революции совсем рядом с собой… и и стрелу времени оттуда до нас! Вы жертвою пали в борьбе роковой в любви беззаветной к народу, вы отдали все, что могли, за него, за труд его, честь и свободу!