Оля Маркович - Метода

Сейчас в аудитории царила приподнятая атмосфера, такая, какую всегда можно уловить накануне ожидаемого начинания. Смыслов стоял по центру зала, ребята сидели за своими треногами, готовые приступить к рисунку. Тарас еще не успел рассмотреть нового специалиста, увлеченный обустройством рабочего места. Только усевшись, он разглядел учителя. Это был довольно серенький старичок, в растянутых спортивных штанах и свитерке. Имел он приподнятые плечики и заискивающее положение шеи, выступающая чуть вперед, она придавала ему робкого замешательства. Казалось, старик украдкой читает молитву себе под нос, потому так тих и даже подобострастен. Учитель расхаживал взад-вперед, ребята ждали. Кто-то спросил:

– Может, начнем?

Глеб Ильич дернулся, вышел из оцепенения, глянул на наручные часы и, покачав довольно крупной головой, будто насаженной на тоненькую шейку, произнес:

– Да, ребята. Глеб Ильич, преподаватель рисунка. Напишите, пожалуйста, ваши имена вот тут, – бережно дотронувшись до листа одного из учеников, он указал место: слева в верхнем углу. Карандаши заскрипели в ответ на просьбу. – Обещаю скоро выучить вас поименно. Устроились удобно? – учитель обвел взором класс. Ребята закивали. – Тогда два слова о моем видении процесса. Принято считать, что техника и даже «техничность» в рисунке – основное. – Речь он сопровождал жестикуляцией, растопырив пальцы с заметными фалангами, напоминающими стволы тростника. Они, желтоватые и глянцевые, будто сглаженные в каждодневной работе, казались умелыми и по-особенному красивыми. – Часто можно слышать от рисовальщиков фразу «поставить руку». Но мы с вами будем рисовать головой.

Коля Уточкин, один из студентов, услышав это заявление, заржал и, вставив карандаш в рот, принялся выводить линии на мольберте. Смыслов это заметил, отечески улыбнулся, по проторенным колеям вокруг глаз его разбежались добрые морщинки.

– Не совсем это. Но мыслите вы молодой человек в нужном направлении. – Коля раскраснелся и выронил карандаш изо рта. Лицо парнишка имел дебелое и очень доброе, оттого все его звали Коля Долгопупс. – Рисовать можно научить любого: построение, рефлексы, тени. Бери карандаш, замеряй пропорции. – Смыслов, удивительно легко для старика, нагнулся, поднял с пола Колин карандаш, вытянул его перед собой и прищурился, показывая процесс замеров. – Любой пожелавший способен научиться рисовать. И это правда. Хорошо научиться. Только хочется мне с вами покопаться кое в чем. Посмекать. Позадаваться вопросом, что же такое именно оно – художник? – Все молчали. Пытливо обежав взором класс, Смыслов уставился в пол и после короткой паузы заговорил отрывисто. – Довольно давно пытаюсь ответить себе на этот вопрос. Но не нашел на него однозначного ответа. – Кто-то из ребят выдохнул шумно и с досадой. Ученики не жаловали долгих вступлений. Каждый находившийся у своего мольберта хотел поскорее показать, на что способен. – Можно освоить изобразительное мастерство и стать филигранным ремесленником. Можно научиться фотографически точно передавать действительность, но одного этого мало. Есть тут что-то еще. – Смыслов сложил пальцы в «щепотку» и принялся крутить ими из стороны в сторону, вглядываясь в детские лица. Все молчали. – Думается, что есть. Каждый раз, когда я смотрю на живопись Боннара или на наброски Микеланджело, то испытываю трепет, будто смог подглядеть в замочную скважину за чудом. За мигом удивительной жизни, когда сам Бог говорил через них. – Смыслов чуть понизил голос на слове «Бог», а потом добавил уже самому себе: – Я не знаю, верите ли вы, хотя сейчас молодежь все больше верит.

Из задумчивости учителя вывел вопрос:

– Может, гений Микеланджело сильно преувеличен? Он довольно глубоко копошился в анатомии. Но так ли он велик? – Тарас пропустил мимо ушей отступление о религии. Он искренне не понимал, чем Микеланджело отличался от других художников эпохи Возрождения, а про Боннара вообще слышал впервые.

– Конечно, он велик, – Смыслов растерялся, и все три слова вывалились из него, как убегающая из кастрюли манка. – Он велик не тем, что досконально передавал мышцы в теле человека, нет. И в рисунке, и в камне его работы живут. Ведь и творец создал нас из единого куска глины, а не по частям! Микеланджело учился у него, отсекал все лишнее. Изображая мизинец, он в этот же самый момент изображал ухо, ступню и спину.

– Абсурд какой-то, – не выдержала Камилла Жунгурдарян. – Как можно, рисуя мизинец, изображать ступню?