Ольга Волкова - Назови его моим именем

– Сережка мой, дурак, притащил в дом эту русачку, да еще и беременную, – жаловалась Мария Ивановна соседкам, – неизвестно, чей это ребенок. Девчонка-то на Сережку совсем не похожа.

– Да как же не похожа? – успокаивали ее соседки, – и черненькая, и глаза карие.

– Отравить меня хочет, – не унималась та, – она врачихой работает, знает, что подсыпать можно. На работу уходит, завтраки мне оставляет. Я ее ругаю, а она мне завтраки.

– Да чего ты взъелась то на нее?

– Бигуди мои ворует. Сегодня смотрю, а бигудей – то и нет. Точно она взяла, – продолжала она злиться, – Даю ей деньги на продукты, а она мне сдачу приносит, – искренне удивлялась свекровь, – Смотри-ка, честная какая, всю сдачу до копейки!

Жили они со свекровью в разных комнатах, на отдельное жилье денег не было, да и муж от матери съезжать наотрез отказывался, хотя и ругался с ней. Она на невестку, а он на мать. Ругались по-молдавски, так что жена мало что понимала.

Периодически Люба находила под ковриком у двери своей комнаты сухую траву и иголки. Не иначе, как свекровь подкладывала, чтобы извести невестку.

С годами она рассудила, что любовь, как приходит, так и уходит, без объяснений. Потом уже и не вспомнишь, что послужило причиной разрыва. Остаются лишь разочарование и неприятные воспоминания.

В Красноярске, устроившись в больницу рядовым хирургом, Любовь Михайловна за семь лет дослужилась до заведующей отделения хирургии. Ее все уважали и ценили, всем она готова была бескорыстно помочь, хотя дома была строгой и принципиальной.

Единственную дочь держала в ежовых рукавицах. Для нее существовало два мнения – ее и неправильное. Надо ли говорить, что с детства Маша была послушной и хорошо училась. Или вынуждена была быть таковой, так как мать любое баловство дочери пресекала на корню.

***

После переезда Люба отыскала давнюю подругу, которая тоже стала успешным врачом, была замужем и имела дочь одного возраста с Машей. Так и дружили всю жизнь – и девочки и их матери.

Маше было двадцать два года, когда она заканчивала институт и собиралась замуж. Светка, дочь той самой маминой подруги, была рядом. Впрочем, она была рядом, сколько Маша себя помнила. Вместе играли в песочнице, вместе пошли в школу, вместе учились в институте. И одна и другая пошли по стопам матерей.

У Маши и выбора-то не было. Так сказала мать. Спорить с ней было бесполезно, да Маша и не пыталась. С первого курса она с удовольствием втянулась в учебу, правда специализацию выбрала иную, нежели мать. И Маша и Света стали стоматологами, работали в одной поликлинике, а потом Светлана вышла замуж и вместе с мужем, успешным дантистом, открыла стоматологическую клинику.

Светка была рядом, когда у Маши случилась замершая беременность. Поддерживала, уговаривала жить, находила какие-то слова, и они были для Маши кислородом, без которого можно было задохнуться от горя. Подруга стала для Маши родным, близким человеком.

Светик, так она ее называла много лет, в молодости была высокой стройной блондинкой. С годами слегка округлилась, но оставалась женственной и изящной.

– Знаешь, почему мы дружим столько лет? – с улыбкой спросила однажды Светка. – Потому что нам нравятся разные мужчины.

И это была правда. У них не было отбоя от кавалеров и все они были разные, как небо и земля. И в мужья они выбрали мужчин ни в чем не похожих друг на друга.

Светкин Олег, невысокого роста, коренастый, худощавый, рано лысеющий, был ниже жены почти на голову, особенно когда она надевала каблуки. Но, уверенную в себе Светлану, это совершенно не смущало. Ей нравился такой тип мужчин – харизматичный и «чуть симпатичнее обезьяны», как говорила сама Светка.

Машин же Николай был среднего роста, спортивного телосложения, с густой темной шевелюрой непослушных волос, с крупными чертами лица и голубыми глазами. С годами и волосы поседели и появился солидный животик, густые усы, но, как и в молодости, Николай оставался обаятельным и остроумным мужчиной, что и унаследовал от него их сын. Особенно широкую белозубую улыбку и голубые глаза.

***

– Как ты думаешь, кто-нибудь заметил, что на Никусе темно синий костюм, а не черный? – спросила Маша.

Свете стало не по себе. Разве важно, какой был костюм? Черный, темно синий, хоть зеленый в крапинку. Разве может эта мелочь повлиять или изменить случившееся? Но видимо, эта мелочь и многие другие заставляют мозг безутешной матери отключиться от непоправимой трагедии. Помогают ноющему от боли сердцу замереть на время.