Евгений Брейдо - Театр Аустерлица

Что ж, пусть попробуют. Он дарует им право первой атаки. Они же не знают пока, что она будет единственной. А если русские не уйдут с Працена, поставят там пушки и будут расстреливать сверху его войска – так бы поступил он сам, так и поступит сразу, как только снова будет наверху? Тогда не будет ни поражения, ни победы – он не станет их штурмовать. Нет, они уйдут – им нужна слава, царь с придворными уже уверены, что послезавтра вдребезги разобьют старого глупого Наполеона. Конечно, он стар – ему уже 36, а тому 28. Завтра увидим, так ли все это, как кажется. Долгорá должен не просто поверить, а прочувствовать до конца и убедить своего господина. Дело того стоит – он постарается. Працен – ключ ко всему, хотя даже Ланн, самый талантливый из маршалов, ничего тут не понимает.

Если будет сражение, оно покончит со Священной Римской империей. Германские государи пойдут за победителем.

Около полудня Савари вернулся в штаб Наполеона, располагавшийся на небольшом постоялом дворе по дороге в Брюнн:

– Сир, принц Долгорá ждет на первом посту.

Не успел он договорить, как император уже мчался туда с такой скоростью, что взвод охраны едва поспевал следом. Он всегда передвигался стремительно, нетерпение гнало вперед, а тут еще подстегивала сумасшедшая мысль: «Вдруг царь, наконец, понял, что для войны нет причин, и удастся заключить достойный мир?»

Высокому, белому, лощеному Долгорукому, воспитанному в пышной и медленной церемонности русского двора, был неприятен сам вид этого смуглого, слишком быстрого человека с резкими порывистыми движениями. Не только в нем не было византийской царственности, надмирного величия василевсов, но он даже не был аристократом, т. е. равным. Его сюртук и треуголка тогда еще были внове в Европе, она оценит их чуть позже под гром пушек завтрашнего Аустерлица, Йены-Ауэрштедта и Фридланда, сегодня же этот странный наряд и залепленные грязью сапоги совсем не понравились русскому князю. То ли дело золотые, генерал-адъютантские, с императорским вензелем эполеты, и сапоги, в которых послушно отражается грязное небо этой никому никому не известной деревушки.

Наполеон был естествен и любезен, а в Долгоруком не к месту проснулась древняя спесь удельных государей:

– Франция должна вернуться к своим естественным границам. Вы должны оставить Италию, Бельгию и левый берег Рейна.

Сама его поза – гордо откинутая голова, выпяченная грудь, отставленная правая нога, куда больше подходила трагическому актеру, чем переговорщику. Наполеон слушал с возрастающим изумлением. Эта речь, произносимая менторским, не терпящим возражений тоном, была скорее упражнением в декламации, чем реальными мирными предложениями.

– Как, и Брюссель я тоже должен отдать? – спросил он тихо.

Долгоруков подтвердил.

– Но мы с вами беседуем в Моравии, милостивый государь, а чтобы требовать Брюссель, ваша армия должна стоять на высотах Монмартра.

Князь никак не отреагировал на это замечание и продолжил заготовленный монолог. При этом он старательно избегал какого-либо обращения к французскому императору.

– Также должны быть возвращены все наследственные владения австрийской монархии и в первую очередь Вена. Тогда французская армия сможет беспрепятственно уйти восвояси.

На этом терпение Наполеона закончилось:

– Уходите, сударь, и скажите вашему господину, что я не намерен сносить оскорблений. Уходите немедленно!

Этому Долгорá все же удалось испортить ему настроение.

– Италия! Бельгия! – бормотал он. – Они хотят Италию! А что бы они сделали с Францией, если бы я был разбит?! При каждом слове в ярости разбивал кавалерийским стеком ком земли под ногами.

Тут он заметил на часах старого солдата Антуана – помнил его еще по египетскому походу.

– Они считают, что нас осталось только слопать, – сказал обиженно, обращаясь к часовому. Для этих он был не императором, а маленьким капралом, стригунком – прозвали так за то, что был коротко стрижен. Антуан взглянул на него, спокойно набивая трубку, и невозмутимо ответил:

– Да ну! Мы встанем им поперек глотки!

Наполеон улыбнулся – к нему вернулась утренняя веселость.

Царь решил пошалить – послал этого юного хлыща, чтобы тот его отчитывал как боярина, которого хотят сослать в Сибирь. Ох, шалунишки, ничего, через пару дней вы узнаете цену своих милых проделок, но это будет кровавый урок и запомнится он надолго. Потянулся дернуть Антуана за ухо – делал так всегда, когда человек ему нравился, и отдернул руку: мочки не было.