Галина Спиридонова - Соло в ночи

Помню, нам давали какао, конфеты, конфитюр, шоколад и говорили, что это из какой-то страны помощь детям, как бы сейчас сказали – гуманитарная помощь, но это было только несколько раз.

В памяти у меня остался неприятный случай, касающийся лично меня. Одна девочка – дочь учительницы подарила мне белый фартук – для меня он, если перевести на сегодня, был равноценен дорогой шубе. Я ждала праздник, чтобы надеть этот фартук. И вот наступил праздник. Мы нарядили свои спальни самодельными игрушками, выучили стихи, танцы. И то, что случилось, помню столько лет, я уже хотела надеть фартук и увидела его изорванным в полоски. Горе было огромное.

С годами я поняла, что в таких учреждениях надо дарить всем или никому. Память моя сохранила этот случай, но зла нет.

Свободного времени у нас было немного. Кружки, хор, спортивные мероприятия, походы за гербариями. С хором мы выезжали в Сталинград на праздник Победы, выступали в театре с песней Москва – Пекин и другими. Вечером был огромный костёр на площади Павших борцов. С крыши универмага стреляли из ракетниц (гостиницы «Интурист» я не помню, наверно, её тогда не было), а мы хотели схватить угасающие искры от них на асфальте.

Со спортивными соревнованиями мы тоже приезжали в Сталинград. Многие завоевали какие-то места, получили призы, грамоты. Я участвовала в эстафете, это когда бегут и передают палочку через несколько метров другому. Мы пришли к финишу последними, так как уронили эту палочку. Я бежала последней, и мне до сих пор неловко за эти соревнования. Хотя нам дали всем подарки, я и тогда, и сейчас чувствую какую-то вину, что ли. Победить все не могут – это понятно, а вот в душе у тех, кто приходит последним, остаётся рубчик, но это не про спортсменов, а про разовые в жизни соревнования. Может, я ошибаюсь.

Хочу сказать несколько слов о наших чувствах, когда мы узнали о смерти Сталина. Нас воспитывали, что у нас два отца – один Сталин, второй это наш родной. Мы были в этом уверены, и после извещения о смерти Сталина плакали все, занятий не было в школе. Некоторые говорят об этом дне по-разному, видимо, в свете сегодняшнего сознания, но мы все плакали, и взрослые тоже, искренне.

Вот спустя много лет я думаю, а почему тогда в детском доме нам было хорошо. Может, оттого, что закрытое от людей пространство, где мы никого не боялись, ходили, где хотели, в пределах этих прудов с их высокими дамбами, может, люди, воспитывающие нас, были порядочными, может, влияние послевоенной радости у людей.

Папу выпустили после смерти Сталина, и он приехал за нами. У нас даже не было и в мыслях остаться в детском доме, хотя об этом нам говорил директор, что есть выбор. На дорогу нам выдали какую-то еду, одежду. Помню, наверху машины мы ехали под дождём в Урюпинск к дяде Стёпе и тёте Клаве, больше нет никого родней. Но им опять мы были не нужны. И были мачехи, мачехи, мачехи… кому мы нужны, две сиротки.

Но главное в нашей жизни был отец. Конечно, тюрьма его помяла, он остался прежним интеллигентным человеком, но со страхом в глазах.

Про свои годы, проведённые в Игарке, он ничего не рассказывал, только говорил: «Какие умные, достойные люди там сидят».

Он ни разу на нас не повысил голос. Работал машинистом на Урюпинском маслозаводе на турбине. Он с молодых лет играл на баяне, и по его просьбе дядя Стёпа отправил в тюрьму баян. Когда освободился, играл на праздниках в детских садах, освоил профессию фотографа и подрабатывал в школах и в частном порядке. Любимый его вальс был «Разбитая жизнь». Огромная любовь его к нам и защита его повлияла на наши судьбы.

Мы постоянно рассказывали отцу про детский дом. Он слушал, задавал много вопросов, и так было долго. Мне кажется сейчас, что он хотел прожить эти годы с нами через наши рассказы и чтобы эта часть жизни соединилась с прошлой и будущей.

В Урюпинске мы стали учиться в школе недалеко от церкви, учились хорошо и не ощущали отставания, видимо, качество обучения в «Серебряных прудах» было нормальным. После того как мы уехали из детского дома, его вскоре перевели в город Серафимович, а на его месте открыли пионерский лагерь.

Этот небольшой кусочек детства или, скажем, жизни наложил добрый отпечаток в душе. Во-первых, мы были внутренне свободны, нас никто не унижал, не обзывал, ведь там у всех были разные родители – враги народа, воры, спекулянты и другие. Но мы были все одинаковые в своём несчастье, и других среди и около нас не было, которые могли указать на нас пальцем.