Ерофим Сысоев - Борозда

Ну и он, конечно, отзывается и идет следом, как привязанный. Что интересно – сколько бабок ни спрашивали – мол, чей конёк, ни одна не знает или не сознается. А у девчонкиных родителей живности сроду не было, кроме разве что кошки облезлой, так и ту они в дом не пускали, она у них под стрехой хоронилась, вместе с воробьями. Да и кто их видел, этих родителей? – они каким-то вахтовым методом на выезде деньгу рубят, появятся в два месяца раз, а утром смотришь: их поминай как звали, и опять девчонка с этим Лошей своим с утра на выгон и целый день с ним таскается. Чем живет, что питается – наши все без понятия. Бабки порой нарочно ей яблочко протянут или какую-нибудь там баранку, а она такая – я, мол, поела, спасибо большое. И опять в траву со своим жеребцом.

Вечером для всех жителей комендантский час – летом с десяти, а зимой с полдевятого. Сидим по домам. А что? Кто попался – посылают на две недели на такие работы, что потом за полгода не очухаешься. Нормы огромные, мужики в шахтах вагонетки живой силой пихают, женщины каким-то генетическим птицам перья дергают до темноты в глазах – заречешься потом надолго вечером из дому-то выходить. Но зато кормят на штрафах хорошо, прямо на убой. Да только за день так наломаешься, что и кусок в горло не лезет. И возвращаются все оттуда поэтому бледные и подтянутые.

Мужики попадаются часто. Мужику как же без его важных дел – то одно, то другое надо сладить, глядишь и припозднился. Или специально ночью полез на что-то запретное. Ну, тогда получи две недели комендантских и сколько положено за запретку, так можно в шахту к вагонеткам и на год, и на два загреметь. Ловят всех или почти всех. А кого не поймали – сроду не расскажет, что ночью где-то шарился. У каждого ведь своё. Я, к примеру, в сезон хожу на уток. На речке они непуганые, вот и плодятся там без меры и умысла, гомонят – что день, что вечер. Но днем нельзя. Это тоже запретка, охрана среды, так что только ночью выходит, хоть и ползти до речки приходится чуть не версту. Подняться нельзя, пробовали уже: там охрана, чуть только комендантский колокол пробьет, пускает над травой какое-то поле, от него волосы на башке вылезают начисто. Охранники уже знают – раз лысый, значит вставал в траве. Даже не разговаривают – пожалуйте на полгода в шахту, и вся тут тебе беседа. Но это отдельная история.

Спóлзал я к речке за утками уже разов двадцать, а поймали только раз, это тоже особая история. Как свечереет, кол в заборе отодвинешь – ну, чтоб калитка не скрипнула, – уляжешься на брюхо и – прешь по-пластунски. Туда ползти одно удовольствие – весь путь под уклон, иной раз оттолкнешься покрепче и на пузе так-таки метров пять и просвистишь, ежели трава конечно мокрая. Красота! Луна, звезды в небе, пахнет приятно, ночным…

Ну вот. Значит, в последний раз уток я этих с дюжину добыл и вижу, время еще вроде раннее, часа четыре ночи, звёздочки так и сияют. Дай, думаю, за речку надо сплавать, никогда еще за речкой не бывал, а уж скоро сорок лет как тут живу.

И вот дальше всё вроде как в тумане. Я как из воды в чем мать родила вылез, так на нее тотчас же и наткнулся. Девочка эта за речкой в траве обреталась, на том берегу. Взгляд у ней еще какой-то был странный, а может, мне это в потемках почудилось. Подошла тихо и коснулась меня рукой – за руку как бы потрогала. А дальше уже совсем ничего не помню – как речку обратно переплывал, как одежду и мешок с утками искал, как обратно полз, – ну вот ничегошеньки. Да и то сказать, не впервой ползаю, уж и с закрытыми глазами от речки до дома небось бы допер.

Спал я после этой охоты двое суток. Сам бы не сообразил, да мужики надоумили – связь, говорят, послушай, там тебе объявят, которое нынче число, вторник у нас тут с утра или четверг. Та-а-ак, думаю. Хорошенькое дело…

И как раз из-за дома соседского девочка выныривает со своей конякой. Я к ней.

– Ну что, – говорю, – попалась? Ты что за речкой делала, такая и этакая?..

И тут она мне, конечно, ответила… спина, как вспомню, до сих пор холодеет:

– Я, – говорит, – поела. Спасибо большое.

Я глаза выпучил, потом говорю:

– У тебя, девочка, что, пластинку заело?

А она такая:

– Я поела. Спасибо большое…

Сама какая-то бледная, тощая, кажется, аж светится насквозь. И Лоша ее этот странно губами делает, щерится – или за руку тяпнуть прицеливается, или тоже что-то сказать хочет. Поглядел я на них обоих, развернулся – и пошел прямиком к себе.

А Медведица теперь впадает в Белую – свояк нынче приехал из района: точно, говорит, впадает. По впадинам этим сомкнулись две наши речки. И девочка такая, говорит, есть теперь в каждом поселке – было, говорит, закрытое разъяснение. Девочки теперь вроде смотрящих везде поставлены, и вроде не девочки это даже, а неизвестно что. Вроде светятся они по ночам, как светляки, зелененьким. Да и жеребчики их тоже не вполне обычные – вроде как были уже случаи в этом убедиться. Я бабкам, конечно, что возле выгона рассиживаются, тут же тихонько шепнул, чтоб не лезли больше к нашей девочке с яблоками. Долго ли до беды?