Владимир Юринов - Хранить вечно

– Это как? – не понял Саксум. – Какое место?

– Место трактирщика, – уточнил Паквий. – Место хозяина постоялого двора… Насчёт права собственности можешь быть спокоен. Всё имущество Гилель бар-Дана – имущество государственного преступника – подлежит конфискации в пользу казны. На него будет объявлен публичный торг. Уверен: желающих будет хоть отбавляй – место бойкое, а значит, хлебное. Так что ты совершенно спокойно, не вызвав ничьих подозрений, сможешь купить этот трактир и стать его законным хозяином. Не волнуйся, сумма, которую ты якобы заплатишь за трактир, будет чисто условной. Реально ты не отдашь ни пруты. Таким образом, постоялый двор перейдёт в твоё полное распоряжение. Ну и, кроме того. Тебе будет назначено очень неплохое жалованье. Н-ну… что-нибудь около пятисот денариев в год. Ну как? Заманчиво?

Саксум задумался.

– И что я должен буду делать?

Советник пожал плечами.

– Да ничего особенного. Собирать сведения. Отслеживать обстановку в окру́ге. Как говорится, держать руку на пульсе.

– И всё?

– И всё… Время от времени к тебе будет приезжать наш человек, и ты будешь передавать ему донесение обо всём том, что тебе стало известно. Об обстановке на дорогах, о различных неординарных событиях, о происшествиях. А также о слухах, сплетнях – постояльцы в трактирах всегда любили посплетничать. Ну и, разумеется, о совершённых или готовящихся преступлениях, заговорах, мятежах… Ну что? Согласен?

Советник выжидательно смотрел на прим-декуриона.

Саксум медленно покачал головой.

– Нет, трибун. Конечно, соблазнительно, заманчиво, но… нет.

– Почему «нет»?

Саксум повёл плечом.

– Да, в общем-то, нипочему. Просто – нет… Прости, трибун, но, наверно, я уже стар для всего этого. Наигрался я в эти игры. Ещё в Нумидии наигрался… И ещё… Я однажды пообещал жене, что мы будем жить на берегу моря. И что у нас будет лодка с парусом. А я, понимаешь, привык исполнять свои обещания.

На этот раз Паквий молчал очень долго.

– Это твоё окончательное слово? – наконец произнёс он.

– Да.

– Может, подумаешь? Посоветуешься с женой? Я не тороплю.

Саксум снова покачал головой.

– Это ни к чему, трибун. Решение окончательное. Нет.

– Ну что ж… – советник медленно поднялся; Саксум тоже встал. – Надеюсь тебе не надо напоминать о том, что всё, о чём мы с тобой сейчас здесь говорили, не предназначено для чужих ушей?

– Да, трибун, не надо, – заверил Саксум. – Я хорошо знаю, трибун, что такое тайна. На этот счёт ты можешь быть совершенно спокоен.

– Хорошо, – кивнул советник.

Он подошёл к жаровне и, заложив руки за спину, стал смотреть на мерцающие угли.

Саксум осторожно кашлянул:

– Я могу быть свободен, трибун?

– Да, – отозвался Паквий, не оборачиваясь, – можешь.

Саксум сделал налево кругом и двинулся к двери.

– Хотя… – раздалось у него за спиной.

Саксум остановился и вновь повернулся к советнику. Тот стоял в той же позе и всё так же смотрел на угли. Потом медленно поднял голову и искоса взглянул на прима.

– Хотя… что-то мне подсказывает, что это не последняя наша встреча. Что мы ещё увидимся с тобой, прим-декурион Симон Саксум… У тебя нет такого предчувствия?..

Саксум молчал.

Не дождавшись ответа, советник вновь отвернулся к жаровне.

– Вот ведь беда, – негромко пожаловался он. – Как только портится погода – сразу же начинает ломить спину. И ведь ничего не поделаешь… Старые кости…

– Вон за тем жёлтым домом, направо, начинается наша улица… – напряжённым голосом произнесла Хавива. – Шестой дом по левой стороне.

Саксум посмотрел на жену. Ни кровиночки не было в её лице. Рот у Хавивы был полуоткрыт, глаза – широко распахнуты и глядели с какой-то отчаянной решимостью. Он взял жену за руку. Пальцы у неё оказались холодными и влажными и чуть подрагивали. Хавива мельком глянула на него, улыбнулась какой-то ненастоящей, вымученной улыбкой и вновь устремила взгляд вперёд.

– Двадцать три года… – прошептала она. – Представляешь? Двадцать три года…

Народу на улице почти не было. Они уже давно миновали центр Ципори – пыльный, шумный, с его пёстрой рыночной толкотнёй, пронзительными криками торговцев и зазывал, сливающимися в один сплошной многоголосый вой, с запахами жареного мяса, свежеиспечённых хлебных лепёшек и ослиной мочи. Здесь, на окраине, было тихо и пусто. Ставни в домах, по поводу тёплого дня, были распахнуты, на подоконниках – животами к солнцу – лениво лежали подушки, на верёвках, протянутых над головой через улицу, сохло пёстрое бельё. Где-то неподалёку – наверное, во внутреннем дворике – кто-то несмело и неумело пробовал играть на хали́ле – небольшой тростниковой свирели. Сзади негромко и ритмично постукивали копытцами ослики.