Софья Гущина - НеЖизнь. В поисках тепла и смысла

Левой рукой мама нащупывает стену, чтобы при необходимости на неё опереться, но держится прямо, уверенно делает шаг за шагом. Слегка наклонив голову, она смотрит на меня.

Сколько мыслей пронеслось у меня в голове за те секунды, пока я вешала свой пуховик на вешалку, пока привычно запихивала шапку и шарф в рукав. Я подумала о том, какой бледной казалась мне мама, какими усталыми были её глаза. Однако усталая красота всё равно остаётся красотой.

Подумала я и о том, что напридумывала себе про её недоброжелательность, сопротивление и упрямство. Она была просто женщиной со своей собственной жизнью. Я подумала, как мужественно она прожила свою жизнь и какой робкой на её фоне кажется моя. И как она здесь, в этих стенах, дала мне больше любви, чем я своему собственному ребёнку, имея в десятки раз больше на то возможностей.

Мамин тёплый взгляд словно говорил мне о том, что она играет для меня свою роль, но не разыгрывает спектакль – ведь мы обе знаем, как всё на самом деле. Точнее, придумали себе смысл и поверили в него. Игра начинается в ту роковую секунду, в которую все игроки принимают её правила. Она отличалась от прозаичной жизни, в которую всё равно всегда возвращаешься, когда чувства отыграли свой блюз печалью осени. А раз возвращение следует, как продолжение малобюджетной многосерийной мелодрамы, то в окно возможностей надо прыгать, как только оно открылось. Такой вот выбор без выбора.

Взять любовь можно. Она всегда в нас и между нами. Это нечто, просочившееся сквозь время вопреки здравому смыслу. Взглядом мама пригласила меня к креслу. Я покорилась, принимая правила игры, бросая кубик нежности на игровое поле дрожащей рукой.

Если бы я рисовала мир, то счастлив был бы каждый. Сегодня я могу нарисовать только сердечко. Такое, какое пятилетний ребёнок рисует на салфетке маминой помадой. Красное, неровное, внутри пустое. Я не умею рисовать и не хочу учиться. Ну что ж. Делюсь тем, что есть, на другое, увы, не способна.

Мама готова дать мне своё время, своё внимание, всю себя. И приглашает меня сделать то же самое и признаться себе, что я хочу именно этого.

Искренность… Это очень много. Это принятие и себя, и другого, это готовность быть, а не казаться. Это полная беззащитность на том поле, на которое выходишь без оружия и без щита, не захватив их даже на всякий случай. Я наслаждалась и нашей игрой, и отражением своего отражения, и своим восхищённым взглядом.

На многие вопросы я так и не смогу ответить. Но это и неважно. Фильм, в котором все смеются, а Саша плачет, больше мне непонятен. Там больше нет меня. Я у мамы.

Не всегда удаётся повлиять на обстоятельства. Декорации, как фон, подсвечивают, что именно до сих пор мной не понято, не прожито, не принято, не скорректировано. Бесполезно пытаться менять внешнее. Оно всего лишь отражает мои же внутренние процессы. И если я живу не одна в пустыне, то не только мои! От меня зависит моё состояние и отношение к происходящему. Стало быть, достаточно себя выбрать. Каждый раз заново.

– Отдавай деньги! Мы-то считать умеем. Тут было сорок восемь, а стало двадцать!

Третий этаж, скользкий потёртый линолеум в чёрных полосочках от подошв обуви, голоса одноклассников. Всё смешивается с приходом перемены, о начале которой кричит долгожданный звонок. Мы бежим сломя голову, восторгаясь окончанию урока, навстречу новым сорока минутам безмолвного повиновения.

– Что смотришь? Верни чужое по-хорошему. Подругой ещё называлась! Гадина!

Я не видела, кто это прокричал. Лишь слышала и чувствовала ту боль, которая поднималась в душе человека, в сторону которого были направлены бурные потоки.

Боль нельзя описать. У каждого она своя. У кого-то – чёрная склизкая неоднородная масса в груди начинает увеличиваться в размерах и поглощать всё то доброе и светлое, что цвело и пахло. У кого-то – белые тонкие липкие нити паутины притягивают живот к позвоночнику, проникают в лёгкие, отбирая воздух. У кого-то – горячая пульсирующая жидкость, уничтожающая всё, что ты так любил и берёг в себе.

Я кручу головой из стороны в сторону, пытаясь понять, что же происходит совсем рядом.

Один? Один! Один… Совсем один. Как много ребят вокруг! У каждого из них по две руки, но есть кто-то, кому не протянут даже мизинец помощи. Тот самый, который помог бы ему идти легче, думать быстрее.

Одна из девочек, лицо которой было обезображено отчаянием и безысходностью, схватила рюкзак и побежала по лестнице вниз. «В туалет…» – подумала я и пошла следом за одноклассницей, оглядываясь по сторонам в страхе быть замеченной.