Татьяна Брагина - Книга о жизни. Вера в человечество и многоточие

– Ну и пусть, – сказала я себе. – Но ведь поняла же. И у тебя есть еще пара дней, чтобы насладиться ею и полюбить ее всем сердцем.

Охватившее меня ощущение свободы и счастья требовало выхода, и я обратилась к Богу, ведь Он был ко мне уже ближе всех.

– Господи! – радовалась я. – Спасибо Тебе за то, что Ты дал мне возможность понять, как прекрасна Жизнь, и полюбить ее. Пусть перед смертью, но я узнала, как замечательно жить!

Меня заполняло состояние спокойного счастья, умиротворения, свободы и звенящей высоты одновременно. Мир звенел и переливался золотым светом божественной Любви. Я ощущала эти мощные волны ее энергии. Казалось, Любовь стала плотной и в то же время мягкой и прозрачной, как океанская волна. Она заполнила все пространство вокруг, даже воздух стал тяжелым и не сразу проходил в легкие, а втекал медленной, пульсирующей водой. Мне казалось, все, что я видела, заполнялось этим золотым светом и энергией. Я Любила! И это было слиянием мощи органной музыки Баха и летящей ввысь мелодии скрипки.

Отдельная палата и диагноз «острый лейкоз четвертой степени», а также признанное врачом необратимое состояние организма имели свои преимущества. К умирающим пускали всех и в любое время. Родным предложили вызывать близких на прощание, и ко мне потянулась вереница скорбящих родственников. Я понимала их трудности: о чем говорить с умирающим человеком? Который тем более об этом знает. Мне было смешно смотреть на их растерянные лица.

Я радовалась: когда бы я еще увидела их всех! А больше всего на свете мне хотелось поделиться любовью к Жизни – ну разве можно не быть от этого счастливым?! Я веселила родных и друзей как могла: рассказывала анекдоты, истории из жизни. Все, слава богу, хохотали, и прощание проходило в атмосфере радости и довольства. Примерно на третий день мне надоело лежать, я начала гулять по палате, сидеть у окна. За сим занятием и застала меня врач, сразу же закатив истерику по поводу того, что мне нельзя вставать.

Я искренне удивилась:

– Это что-то изменит?

– Нет, – теперь растерялась врач. – Но вы не можете ходить.

– Почему?

– У вас анализы трупа. Вы и жить не можете, а вставать начали.

Прошел отведенный мне максимум – четыре дня. Я не умирала, а с аппетитом лопала колбасу и бананы. Мне было хорошо. А врачу было плохо: она ничего не понимала. Анализы не менялись, кровь капала едва розоватого цвета, а я начала выходить в холл смотреть телевизор.

Врача было жалко. Любовь требовала радости окружающих.

– Доктор, а какими вы бы хотели видеть эти анализы?

– Ну, хотя бы такие. – Она быстро написала мне на листочке какие-то буквы и цифры. Я ничего не поняла, но внимательно прочитала. Врач посмотрела на меня, что-то пробормотала и ушла.

В девять утра она ворвалась ко мне в палату с криком:

– Как вы это делаете?!

– Что я делаю?

– Анализы! Они такие, как я вам написала.

– А-а! Откуда я знаю? Да и какая, на фиг, разница?

Лафа кончилась. Меня перевели в общую палату. Родственники уже попрощались и ходить перестали.

В палате находились еще пять женщин. Они лежали, уткнувшись в стену, и мрачно, молча и активно умирали. Я выдержала три часа. Моя Любовь начала задыхаться. Надо было что-то срочно делать. Выкатив из-под кровати арбуз, я затащила его на стол, нарезала и громко сообщила:

– Арбуз снимает тошноту после химиотерапии.

По палате поплыл запах свежего снега. К столу неуверенно подтянулись остальные.

– И правда снимает?

– Угу, – со знанием дела подтвердила я, подумав: «А хрен его знает».

Арбуз сочно захрустел.

– И правда прошло, – сказала та, что лежала у окна и ходила на костылях.

– И у меня… И у меня… – радостно подтвердили остальные.

– Вот, – удовлетворенно закивала я в ответ. – Как-то случай у меня один был… А анекдот про это знаешь?

В два часа ночи в палату заглянула медсестра и возмутилась:

– Вы когда ржать перестанете? Вы же всему этажу спать не даете!

Через три дня врач нерешительно попросила меня:

– А вы не могли бы перейти в другую палату?

– Зачем?

– В этой палате у всех улучшилось состояние. А в соседней много тяжелых.

– Нет! – закричали мои соседки. – Не отпустим.

Не отпустили. Только в нашу палату потянулись соседи – просто посидеть, поболтать, посмеяться. И я понимала почему. Просто в нашей палате жила Любовь. Она окутывала каждого золотистой волной – и всем становилось уютно и спокойно. Особенно мне нравилась девочка-башкирка лет шестнадцати в белом платочке, завязанном на затылке узелком. Торчащие в разные стороны концы платочка делали ее похожей на зайчонка. У нее был рак лимфоузлов, и мне казалось, что она не умеет улыбаться. А через неделю я увидела, какая у нее обаятельная и застенчивая улыбка. А когда она сказала, что лекарство начало действовать и она выздоравливает, мы устроили праздник, накрыв шикарный стол. Венчали его бутылки с кумысом, от которого мы быстро забалдели, а потом перешли к танцам. Пришедший на шум дежурный врач ошалело смотрел на нас, после сказал: