Елизавета Батмаз - Ловушка

Я не знаю, сколько я так лежу, но постоянно мы примиряемся с пищащим прибором, он больше не раздражает меня, наоборот, кажется, успокаивает, и я уношусь в какое-то ирреальное розовое пространство, плыву на покачивающемся облаке, до меня долетают порывы свежего ветерка, я спокойна и расслабленна.

Из этого состояния меня возвращают далекие, еле различимые голоса. Они нарушают мой покой, и мне это совсем не нравится, без них было так хорошо, а теперь они заставляют думать, какая-то мысль беспокойно мечется в моей голове, но я, как ни стараюсь, все никак не могу ухватить ее. Хочется обратно на облако, в розовую реальность, но голоса никак не дают мне вновь забыться.

Их всего три, два кажутся очень знакомыми, а один, бархатный баритон, я точно слышу в первый раз. Мне хочется понять, что обсуждают эти голоса, но сначала их разговор долетает до меня какими-то несвязными отрывками.

– Успокойтесь, Маргарита Васильевна, ей сейчас стало гораздо проще дышать, слышите, больше никаких хрипов, дыхание равномерное, – говорит незнакомый баритон.

– Я вам всю жизнь буду благодарна, что спасли ее, как же мы ее не уберегли, – всхлипывает знакомый женский голос.

– Успокойтесь, все позади, главное, что она жива, – звучит печальный мужской голос.

– Что же теперь будет, за что нам все это?! Она же такая добрая девочка была всю жизнь – слова никогда никому поперек не скажет, заботливая, отзывчивая. Я во всем виновата, всю жизнь ей испортила, она работала за пятерых, – причитает женщина.

– Успокойтесь, Маргарита Васильевна, я уверен, все образуется, мы же все вместе, мы поможем Анне справиться с горем, – успокаивает ее знакомый мужской голос.

– Да, сейчас вы должны быть с ней предельно внимательны, заботиться о ее состоянии, относиться с пониманием ко всем просьбам. Да уж, бедная девочка, – сочувственно произносит баритон.

– Как же она мучилась, на седьмом месяце такое пережить. Бедная моя, доченька…

Я чувствую, как в моей руке прикасается теплая ладонь. Я вздрагиваю: мама. Да, это она, моя мама стоит и плачет надо мной. Постепенно сознание и воспоминания начинают возвращаться ко мне.

– Она пошевелилась, – говорит мама. – Доктор, что это значит?

– Думаю, она начинает постепенно отходить от наркоза. Это хорошо, – говорит баритон, принадлежащий врачу.

– Что же мы ей скажем? Голос мамы звучит совсем тихо.

– Правду, конечно же, это тяжело, но, сами понимаете, мы не сможем ничего от нее утаить, – отвечает врач.

– Да, Маргарита Васильевна, нам придется сказать, что ребенок погиб при родах. Скрывать не имеет смысла, да это и невозможно. Но…я сам не знаю, как смириться с этим, я виноват, так виноват, зачем только я оставил ее одну? – сокрушается мужской голос.

– Глеб, – нерешительно говорит мама, – быть может, не стоит ей говорить, что она сама…ну… то, что она сама спровоцировала эти роды?

– А что мы ей скажем? – говорит Глеб.

– Что угодно, но только не это, она так мечтала о малыше, готовилась, моя бедная девочка, не понимаю, что на нее нашло.

– Я сам не знаю, кто мог подумать, что эти ее приступы агрессии станут проявляться все чаще во время беременности.

– Я думаю, что лучше не травмировать ее сознание, – вторит маме врач. – Достаточно того, что она узнает, что потеряла ребенка. Нам нужно еще выяснить причину неврозов, но мне тоже искренне жаль, Глеб что это произошло в твоей семье. Глядя на нее, не подумаешь, что эта тихая девушка на такое способна. Тем более порезать собственного мужа.

Я слышу громкий вздох мамы.

– Да нет, что вы, я ни в чем ее не виню. Я очень люблю Анну и никогда ее не брошу, слышите, никогда, – убитым голосом говорит Глеб.

– Ты не думал, что стоит показать ее психиатру, понятно, что у нас в городе его нет, но отвезти в Минск – у тебя же там много друзей, – аккуратно предлагает врач.

– Нет, – сухо отвечает Глеб, – я не стану этого делать. Если я рассажу им, что она наносит себе увечья, как кричала, что ненавидит ребенка, и сбросилась с лестницы, только чтобы его не рожать, они тут же поставят ей диагноз и отправят на принудительное лечение.

– Но она пырнула тебя ножом, – не унимается врач.

– Пырнула, – кажется, что Глеб негодует, – это всего лишь царапина. Послушай, Константин, я ее люблю, буду сам о ней заботиться, тем более, неужели ты хочешь причинить боль всей ее семье, а особенно маме? Нет, я обрел семью в лице этих людей, никогда их не предам. Не проси меня отвезти ее к психиатрам.