Глеб Пудов - Мозаика. Стихи, рецензии, эссе

Незачем на прошлое роптать:
что случилось – то уже случилось.
Строчек твоих светлых благодать
словно летний дождь засеребрилась.

Когда на планете сгущается сумрак
и звёзды сверкают на стали ножей,
кладут бутерброды в три тысячи сумок
три тысячи мрачных ночных сторожей.

Они вереницей уходят в закаты,
безмолвно и медленно тают они.
Послышится вскоре работа лопат и
в сторожках немытых зажгутся огни.

Склады, магазины, бассейны, вокзалы,
дома, институты, парковки, сады…
Следят отовсюду и смотрят устало
глаза сторожей из ночной темноты.

Лохмотья погибших растений – на пыльном столе.
Пусты подоконники, полки, шкафы, шифоньеры.
Пятно на диване, что тускло мерцает во мгле,
стыдливо прикрыто кусочком старинной фанеры.
Не слышно ни звука. Лишь эхо в холодных углах,
как будто паук, притаилось и жаждет добычи.
Всё в прошлом: сомнения, радости, хлопоты, страх,
вернее сказать, они стали уж слишком привычны.
Что дом без людей? Равнодушие толстой стены.
Как песня без голоса, песня без нот и мелодий.
Теряем мы тех, кто судьбой благосклонной даны.
Трагедий так много, однако не меньше – пародий.

Хозяйки нет, пуста квартира.
Повсюду – пыль и тишина,
и даже белый кот-задира
уже не дремлет у окна.

Герань, вьюнок и орхидея
страдают молча без воды.
Какая чудная затея —
оставить глупые цветы.

В другой квартире их не надо.
«Прощайте, други», – им прорек
и навсегда в цветочном аде
покинул добрый человек.

Теперь смотрю на мир спокойно,
чудес и радостей не жду,
ведь в этой булке многослойной
изюм уже я не найду.

И пусть безумствуют поэты,
пусть ищут светлый идеал, —
возможно, не на той планете
я что-то дивное искал.

Прощай, пророк! И виждь и внемли,
исследуй души и сердца
(явился ты сюда не с тем ли?)…
А я – в кусты. Ламцадри-ца.

Беззащитна. Воровата.
Неуклюжа. И порой
этот хитрый провокатор
увлекается игрой.

День проводит у окошка.
Наблюдает, как бегут
толпы смертных понемножку
создавать себе уют.

Ночь полна тревоги смутной,
бега, удали полна!
Радость портят поминутно
шкаф, ботинки и стена.

Свернулась калачиком тихая кошка,
дыхание ровно, закрыты глаза.
Теперь даже я для неё – понарошку,
а мир шелестит, как весной – стрекоза.

Изящны и тонки её сновиденья
(старинное кружево тоньше едва ль!).
И если бродил среди строчек весь день я,
то в снах очутиться мне вовсе не жаль.

И вновь – преступленье! Коварная кошка
исчезла под старым столом.
Остались от мячика рожки да ножки,
от Фета – обгрызенный том.

– Ведь ты же читать не умеешь, мерзавка!
За что был истерзан поэт?!
И мне возразила преступница мягко:
– Прекрасен был Фет – на обед.

С домовым не дружит кошка:
домовой – седой старик,
со стола он наши крошки
собирать давно привык.

Эти крошки – нашей кошки!
Вот препона дружбе той.
Потому для рыжей крошки
вне закона домовой.

Кошка вдруг насторожилась:
взгляд – не взгляд, а быстрый нож.
«Что же там пошевелилось?
Это сразу не поймёшь…

Те же цвет, размер, повадки,
те же грация и стать.
Незнакомец хоть и гадкий,
мог бы мне и другом стать.

Он приходит, если здесь я,
и уходит, если – нет.
Как всегда, на прежнем месте,
и мяукает в ответ.

Впрочем, все они похожи,
и волнует их одно.
Надо мне быть с ним построже…
Но красив он, как никто!»

Ни радость, ни грусть, ни тревога…
Ни слёзы, ни крики, ни смех…
Теперь я на скучной дороге.
Ужели такая у всех?

Преступны, тлетворны сомненья,
как будто Бог выключил свет.
Не верьте: то лишь упражненья —
обязан быть в форме поэт.