Полина Раевская - Между строк

И на что только встает? Ни сисек, ни жопы. А отменные попки Боря очень уважал, за них мог и отсутствие сисек простить, и даже не самую симпатичную мордашку. В любимой позе ни то, ни другое особой роли не играло, а вот задницу не подрисуешь, как ни крути. Но Машке он «прощал» абсолютно все, потому как… Ну, зла любовь, что тут еще скажешь?

Эти мысли веселят Шувалова, как и прохожие, поглядывающие на них с неодобрением и беспокойством. Наверное, он бы тоже не знал, что думать, увидев накаченного, стриженного под ноль лося, тащащего на руках заплаканную, босую девчонку, тянущую от силы лет на шестнадцать. Но сейчас Боре на все пофиг, он горит лишь одним желанием – добраться поскорее до Машкиной квартиры и отлюбить свою девочку до потери сознания, чтоб на все два года хватило.

– Борь, скоро мама придет, – задыхаясь, шепчет Машка между поцелуями, когда они заходят в подъезд.

– Мы потихонечку, – отвечает Боря на автомате, скользя губами по ее шее. Маша, прикрыв глаза от удовольствия, откидывает голову назад и усмехается, зная, как у них будет «потихонечку».

Хорошо, что мама у нее понимающая, когда дело касается Шувалова, слабость прямо у мамы на эту фамилию…

Вот только планы едва не рушатся, когда они подходят, точнее – врезаются в дверь квартиры.

– Ключи давай, – выдыхает рвано Шувалов, прижимая Машку спиной к стене.

– Ой, – выныривает Скопичевская из чувственного дурмана, вспомнив, что выбежала без ключей. – Дверь, видимо, от ветра захлопнулась.

– Ма-ша, – чуть ли не рычит Боря, втягивая с шумом воздух. Оно и понятно, Шуваловское «нетерпение» так и упирается в Машкино бедро. Ей и самой не сладко, от желания так ломает, что Скопичевская почти готова заняться сексом в подъезде. Боре, будто читая ее мысли, недолго думая, широкими шагами преодолевает этаж, отделяющий их от чердака.

– Шувалов, я не буду трахаться на чердаке! – предупреждает Скопичевская.

– Я тоже, – невозмутимо отзывается Боря и, спустив Машку на пол, с пинка вышибает хиленький замок.

– А что ты тогда будешь? – скептически уточняет она и, скривившись, оглядывает заросшее паутиной пространство.

– Любить тебя буду, Манюнь, – насмешливо сообщает Шувалов и, снова подхватив ее на руки, заносит на чердак.

– Боря, ты с ума сошел, я не буду в этой бомжарне! – визжит Машка, пытаясь вырваться, но куда ей против такой груды мышц.

– А ты представь, что мы с тобой бомжи, – веселится Шувалов и, захлопнув дверь, прижимает к ней Машку и начинает целовать ее шею.

– А может, тебе представить, что мы уже потрахались? – выдыхает Скопичевская со стоном, когда Боря спускает лиф ее платья и обхватывает сосок губами.

– М-м, – качает Шувалов головой. – У меня фантазия слабая.

– Борь, ну я не хочу, – предпринимает Маша еще одну слабую попытку, которая тут же признана неубедительной, стоит Шувалову сдвинуть ее влажные трусики и коснуться ее между ног.

Скопичевская, закрыв глаза, стонет от прошившего удовольствия, у Бори же от ее стона окончательно сносит крышу.

Не церемонясь и не нежничая, разворачивает Машку к себе спиной и, задрав платье, заставляет прогнуться.

– Боря, это самое что ни на есть «трахаться», а не «любить», – замечает Скопичевская, пока он спускает штаны.

– Ну, так любя же, – насмешливо выдыхает Шувалов ей на ушко, медленно входя в нее и, закрыв ей рот поцелуем, начинает двигаться, сводя на «нет» все возражения.

Через полчаса никого уже не смущает «бомжарня». Вспотевшие, растрепанные и обессиленные они сидят на грязном полу и, обнявшись, смотрят сквозь заросли паутины на кусочек заката в мутном окне, думая, где взять сил, чтобы вынести два года разлуки.

– Юсь, как я без тебя буду? – шепчет Машка с тяжелым вздохом, рисуя на Борькиной ладони какие-то каракули. Шувалов тяжело сглатывает, ибо тот же самый вопрос занимает и его, но вслух ничего не выражающим голосом произносит:

– Всё нормально будет. Если что, Гладышев поможет.

– Ага, Гладышев, – закатив глаза, бормочет Машка.

Этого высокомерного индюка она на дух не выносила и вообще не понимала, как Боря может общаться с таким придурком, но свое мнение благоразумно держала при себе, ибо Шувалов сразу дал понять, что Гладышев входит в священный список людей, которых ни при каких обстоятельствах нельзя критиковать и порочить, если, конечно, не хочешь огрести. Огребать Манька не хотела, тем более, из-за такой ядовитой сволочи, как Гладышев, поэтому тихо ненавидела, мечтая, чтобы он свалил уже куда-нибудь подальше. Их городок слишком тесен для такого раздутого самомнения.