Ольга Шипилова - Не есть!

Пройдет всего несколько месяцев с того момента, как в порт влетала «Комета» и возвышалась надо мной белоснежная часовня, прежде чем я найду себя на кровати без половых признаков, с обнаженным черепом, низкой сатурацией и веткой груши в окне. Мне покажется, будто минула целая вечность. Время растянется жевательной резинкой, залипнет, замедлится. Эмоции откажутся от меня, притупятся. Останется лишь одна единственная неловкость перед Новомученниками да отчаяние из-за невозможности вдыхать запах лаванды и чувствовать на вкус море. Все остальное перестанет тревожить: и тело, и сексуальность, и красота. Но, думаю, стоит рассказать о том, с чего все началось, как от естественности женского тела, заложенного в каждую девочку природой, я пришла к естественности, которую понимаю только я одна; как долго я вычерчивала круг, из которого меня теперь не достать ни убеждениями, ни упреками, ни слезами.

Сколько себя помню, я испытывала тяготение к порядку, а если быть точнее, к упорядоченности. Детский мир с первого вопля в роддоме и до последнего выпускного возгласа в школе наделен суетой. Суета не уживается с познанием и созерцанием. Упорядоченность не терпит суеты. Мое окружение всегда вносило и создавало вокруг меня хаос. Я сопротивлялась этому, стараясь всеми возможными и известными способами дисциплинировать жизнь рядом. Когда же этого не выходило, я дисциплинировала саму себя и наводила порядок в том немногом, что мне принадлежало. Я создавала свои собственные ритуалы слаженности моего внутреннего и чужого внешнего, которым самоотверженно подчинялась, фанатично чтила и почитала.

Моя школа, по определению, была лучшей в городе, как и я – лучшей учений во всей школе. Другое не имело места существовать. Мои одноклассники ничем не отличались от шумных ялтинских школьников, и я старательно, порой забывая свои внутренние установки, общалась с каждым из них. Со мной дружили все, а я – со всеми, тем самым не являясь другом никому. Свою внутреннюю замкнутость я отменно прятала за маску благосклонности, в глубине души определяя свою исключительность, не свойственную малолетним детям, ибо все чего я хотела в жизни – писать – остальное отвлекало. Друзья создают хаос и отнимают время.

Отнимала время и еда. Помимо отличной учебы я отличалась еще притупленным аппетитом, не понимая, какой он у меня: хороший или плохой. Голода я тоже не чувствовала. Просто существовала еда, которая нравилась, предложи мне ее в любое время дня и ночи. То было картофельное столовское пюре и такая же столовская рыбная котлета, лишенная вкуса, специй и соли. В начальной школе, как и в детском саду, меня кормили силком. Зажимали нос и пихали в рот ложку с борщом или зразой, приговаривая: «Жуй-глотай»! Я боролась насколько хватало энергии, потом смиренно заглатывала еду как несчастная специально откормленная утка для получения фуа-гра. В моем случае для получения воспитателями и учителями похвалы от администрации. Это нарушало порядок в моем мире, но упорядочивало построение жировых клеток на моем теле. Сейчас я считаю сотворенное насилие над моим детским организмом, как и над психикой, наивысшим вселенским злом, ничем не отличающимся от насилия сексуального. Но дети слишком робки перед миром взрослых, кроме как истерик и капризов им нечем себя защитить. Я не была ни капризной, ни истеричной, поэтому даже такого щита защиты у меня не было.

В средней школе закармливания прекратились, однако привычка есть, даже когда не хочется, надежно поселилась в голове. Привычка всему начало. Начало обретения и начало потери. Я потеряла свойственную детям угловатость и приобрела присущие лишь женщинам формы. Еда, точнее ритуал поглощения еды, преследовал меня дома после уроков. Пища успокаивала, упорядочивала мысли, эмоции. Приборы чинно раскладывались мной на столе, даже тогда, когда к тому не было никаких предпосылок: ни голода, ни интереса, ни желания. Блюда выносились из скромной кухоньки, потрясая своими изысками, подавались маме, знакомым, родственникам. Гости умилялись: «Такая маленькая и уже хозяйка!» Они ели, ела и я, ничего не чувствуя, исключительно ради обряда, шаблона, взращенных во мне искусственно.

Все, что касалось школьной пищи, явилось запретом, организованным и созданным моими личными установками и категориями. В школе я испытывала тревогу, поскольку детством руководят инстинкт и спонтанность, а тревога не позволяет создать церемонию безмолвной трапезы.