Екатерина Звонцова - Теория бесконечных обезьян

– С тобой мы обязательно отвоюем город у доктора-инквизитора, Алиса. Ты замечательная. Ты так нам нужна. Ты…

… Твоя .

– А потом?..

– Потом у всех у нас снова будет дом и никого не будут жечь на кострах.

Вот он о чем. Да, конечно.

– Холодно что-то.

В ее мире после этих слов мужчина снимает брендовый пиджак, пропахший каким-нибудь одеколоном с вульгарным именем вроде Хьюго. В его мире в замерзшую ладонь ложится простая фляжка, обтянутая тисненой кожей. Пиджака у него нет, а рукава рваной рубашки закатаны по локоть. Он привык. Он наслаждается соленой промозглостью, тишиной и…

– Попей.

Ею . Их зыбким, неуверенным, ничего не обещающим «вместе». Хоть немного?

– Я вообще-то пью только шампанское…

– Шам… А это что такое?

– Ну, такой золотистый алкоголь, ты его наливаешь – а вверх со дна бегут пузырьки и шипят, и, если эти пузырьки проглотить, станет очень весело, и…

Он хмурит рыжие брови – густые, но аккуратные: концепт-художница Катя постаралась. Красивые брови – ее фетиш, второй после красивых задниц. Он накрывает унизанной тяжелыми кольцами рукой Алисину руку, подносит… к губам? Нет, к уху, взбалтывает флягу, сосредоточенно слушает плеск и вдруг печалится. Будто извиняется, сообщая:

– Тут ничего не шипит. И пузырьков нет. Но ты выпей. Будет весело и тепло.

И она пьет, потому что широкая горячая рука все еще поверх ее руки. Она делает глоток, другой, задыхается от крепкой горечи: это же как ром, который команда хлещет на корпоративах. Нет, это как самогонка на васильках, которую ловко гнал дедушка в деревне. Она кашляет, но глотает еще чуть-чуть, и ее сочувственно хлопают по спине.

– Алиса, ой, извини. Я думал, ты пьешь как дерешься, то есть как мои парни.

– Ничего. Я привыкну. Знаешь… мне у вас нравится. Больше, чем дома.

Пальцы – чуткие, бережные – касаются вдруг ее спины. Под грубой мужской рубашкой даже не с чужого плеча, а с трупа – пропитавшаяся кровью повязка.

– Тебя же сегодня чуть не убили Красные пираты. Слишком сильное впечатление для первого дня.

– И завтра, может быть, попытаются. – Она сама удивляется, как философски это сообщает. Правда ведь попытаются, такая в сценарии прописана боевка.

– И тебе не страшно? Ты же…

– Девушка?

Он смущенно молчит, а она не собирается морочить ему голову лозунгами из любимых пабликов. Ему не нужно объяснять, что девушки бывают смелые, девушки бывают сильные, девушки бьют морды, если приходится… Не нужно говорить, он все это уже видел, а развевающийся на флаге девиз Fight like a girl Алисины коллеги сами, посмеиваясь и пофыркивая от предвкушения, приписали одной из эпизодических, доступных только в двух сюжетных разветвлениях пиратских команд – поголовно женской. И она просто качает головой.

– Нет. Мне не страшно.

Она бы рассказала, что страшнее там, где стекло и бетон, шум и толпы. Где чумы нет несколько веков, а вместо нее пришли другие болезни, о которых любят сочинять посты и песни: потребление и интернетофрения, мания запрыгивать в какие попало социальные лифты и анемия души, информационное ожирение, творческое выгорание и ожоги доверия. Зараза выкашивает так незаметно, что трупы не сбросишь в яму, не сожжешь, не замуруешь в стене, а будешь этим трупам улыбаться, целовать при встрече в щечку, ставить лайки под фото и ходить с ними вечерами пить винишко. Она бы рассказала. Но он не поймет. Для него самое страшное – кинжал в спину, и инквизиторский костер на площади, и гноящиеся нарывы на коже. Она зовет его счастливым. Он не понимает. Не понимает: счастье любой войны в том, что ее можно прекратить, а кошмар любого мира – в том, что в какой-то момент ты перестаешь замечать, как он разлагается от собственной сытости.

– А-ли-са… – Он приобнимает ее за плечи. Греет. – Алиса… Не сердишься?

– Не сержусь. И мы с тобой победим Орден.

– А потом?..

Дело в алкоголе. Опьянели, потому и разговор пошел по кругу. И, подчиняясь правилам, она повторяет:

– Потом у всех нас снова будет дом и никого не будут жечь на кострах…

Замолчав, чувствует, как рука на плечах дрожит, как по всей сильной, красивой мышце – судорога, будто там пропустили ток. Он размыкает объятье. Отстраняется. Вздыхает.

– Но это ведь не твой дом, девочка с неба. Не твой. Алиса… тебе нужно будет вернуться в свой мир. Я обязательно помогу тебе. Ты не должна тут мучиться.

Хочется выпить, еще, еще. Истина, как кто-то сказал, всего-то в вине, сколько же ее в этом напитке! И она берет флягу, делает глоток, другой. Слезятся глаза – от крепости ли, от обиды, от решимости? Вдох. Выдох.