Денис Рябцев - Трудности понимания

– Стоим, – поинтересовался он, потягиваясь, – Так чего ты там про бурю говорил?

– Люди застряли в снежных заносах. И почти сутки просидели под снегом. Некоторые замерзли до смерти. Другие – попали потом в больницы с простудами и воспалениями. А в одной из машин водитель догадался салон свечкой греть.

– И что, – поинтересовался подросток, – Это действительно помогает?

– Нет, – признался я, – Теперь-то я это на практике проверил. И со свечкой – дубяк.

Какое-то странное время было. Люди в одни сутки делали состояния. Другие – уходили в леса и никогда не возвращались. Сказочные годы. Казалось, что не пройдут они никогда. Эти времена. И не угаснут наши надежды на чудеса.

Именно в ту эпоху посчастливилось мне попасть на юбилей одной дивизии. Лучшим вентокрылым бортом с отставными генералами вылетели в ближайший городок. Там пересели на две вертушки «МИ-8». Торжественно пришвартовались на поляне у воинской части. Расселились в люксы. Побывали на экскурсиях в казармах и квартирах офицеров. Вечер. Часа четыре до бани. Клуб.

У входа скульптура орла, которую сажали на камень только в великие праздники. Столы, надо сказать, сейчас такие даже и не снятся. Ломятся от закусок. Омары, шпроты, элитные спирты в бутылках. Публика на колбасу икру красную намазывает. Хочешь есть. И не можешь. Потому что деликатес пробкой в полости застрял. И некуда ему провалиться.

Очень скоро среди толпы ветеранов и генералов возникает такая степень единения, что не во всякой родне возможна. Только один пухлый полковник сидит в углу, брудершафты не распивает. Кисло жует что-то, да тень свою чокает. Я у замполита и спрашиваю, мол, а этот-то чего не с нами. «Э! – отвечает, – Он из приемной комиссии военной академии шишка. Всегда особняком держится, чтобы за детей не просили».

Теперь многое понимаю. Годы на выводы настраивают. Чаще – к великому сожалению. В приятели ни к кому не набиваюсь. Ибо пустое это все. На фоне принципиальной позиции НАТО. Но до сих пор не уясню – как таких кракозябров земля носит?

Вот и в этот раз. Среди людей – маленький такой живчик. С каких-то аулов спустился. Говорит с акцентом. Хамоват. Он – гусар на сутки, я в том же чине шабашник. Сдельщину исполним, разбежимся. И имени друг друга не вспомним. Подходит, показывает жестом на диван, на котором я работаю, и говорит:

– Я его заберу, у меня спина больная.

– Э, дорогой, а с головой у тебя как? Может тебе и денег отщипнуть?

– Не, – говорит, – Заберу. Я не пижу.

Не стал в полемику погружаться. Прыснул только от смеха. Сильно мне его «не пижу» уморило.

На другой день прихожу – нет дивана. Спер. Ставлю себе сиденье попроще. Чтобы не мелочиться. И демагогией не страдать. Дорабатываем срок сполна. До финала.

Тут заказчик поляну накрывает. Шпроты, всякая разливная жидкость бутылках. И сидит со мной рядом Непижу. Смотрит на стакан полупустой. С такой понятной нежностью говорит: «Вернусь дня через три домой. А там моя кружка. Дня три ее в руки брать не смогу. Привыкать буду. Заново. К родному».

И так мне в голову стукнуло. До глубины. До слез. От бездонного колорита его житейской философии.

А через время я вспомнил того полковника из академии. Может и в кракозябре была своя суть? Ведь не всегда эта жизнь позволяет каждого разглядеть.

Рынок, есть рынок. С азиатской изюминкой. Тут какого только сброду не околачивает пространство среди стихийно расположенных лотков с кастрюлями, хозяйственными товарами и сухофруктами. Бодро шипит фритюр слева. В одном масле румянят чебуреки и самсу, распространяя вокруг запах печеной сдобы.

Когда-то здесь в старом вагончике вьетнамцы подавали мясные палочки. Чудесное блюдо, которое могло сделать меню любому современному ресторану. Нечто, похожее на голубцы, но куда более изысканное. Но потом иностранцы куда-то делись, оставив о себе лишь ностальгическое воспоминание.

А дальше, у рядов, где сегодня торгуют аквариумными рыбками, стояла избушка, торговавшая ароматными мантами. По три лаптя в одноразовой тарелке. Покупаешь, обжигая руки, и жуешь, стоя у ростового столика. Главное, надкусить тесто так, чтобы не полетел бульон на брюки, а лишь стуился по подбородку. Тут же на столешнице всегда имелась бутыль с уксусом и рулончик туалетной бумаги, которую выставляли сместо салфеток. Несколько пар голодных глаз как правило наблюдали за твоей трапезой. Нет-нет, какой-нибудь забулдыга просил едой поделиться. И делились. Ведь на рынке все равны.