Виктор Ремизов - Одинокое путешествие накануне зимы

Но не все заканчивается так хорошо. Как-то в Охотске рыжий некрупный медведь увидел меня издали и рванул ко мне. Я клацнул затвором, заорал и замахал руками, но он летел на махах, не сбавляя скорости. Я стрелял с двенадцати шагов. Уже не жилец, он отскочил в сторону и встал на дыбы. Я хорошо помню, с каким недоумением рассматривал он своего убийцу. Так и осталось непонятным, чего он хотел. Ясно только было – если бы не стрелял, вряд ли бы теперь стучал пальцами по клавиатуре.

Я снова плыл, радуясь не очень сложной и не самой скучной работе. В своих путешествиях больше всего люблю именно плыть, то есть глазеть по сторонам. Берег золотых листвяшек отражается в осенней воде, синица пискнула… И все. Тишина. Смотришь, слушаешь с благодарностью.

Стало смеркаться, надо было присматривать стоянку. Я хоть и не спал толком прошлую ночь, не особенно устал, только погода немного давила. После вчерашнего солнца, синего неба и белоснежных просторов распахнутой долины было слегка тоскливо. Темные стены каньона терялись в мокром молоке облаков.

Речка впереди исчезала за поворотом. Надо было посмотреть. Я ткнулся в камни, вытянул на них лодку и направился к берегу. Под ногами было с полметра глубины и скользко, я шел осторожно, а сам все щурился вперед. За поворотом открывался широкий склон желтых лиственниц, и мне все казалось, что там солнце. Я улыбнулся, подумал, отчего люди так любят солнце, и поскользнулся – со всего маху шарахнулся лицом вперед. Выбрался на берег, стал опускать отвороты сапог, но было поздно – даже по спине текли холодные струйки, в рукавах и сапогах стало мокро. Я подождал, воды не прибавилось, в сапогах вроде не булькало, и я не стал выжиматься.

Надо было табориться, а я все плыл и плыл, притерпелся к этой пасмурной погодке и мокрым ногам и млел от окружающего меня снежного и тихого мира, темной осенней хвои, живой и юной речки и древних, разломившихся и местами осыпавшихся скальных стен. Холодно не было. Я посмеивался над своим дурацким характером, обруливал камни и деревья, склоненные над быстрой водой.

Иногда все-таки думал, как буду ночевать сегодня, буду ли спать. Мысль была не страшной, просто было интересно.

Справа тянулась открытая заснеженная коса, за ней крутой склон. Я причалил. На снегу не было ни следа. Только справа кто-то мог притащиться ко мне.

Так и жили во мне эти двое. Один все чего-то опасался, другой же морщился и делал вид, что ничего не знает о том, первом. Этот смелый почему-то был уверен, что мне не надо ничего бояться. Он и не боялся. Боялся осторожный. Не так, чтоб очень, но… побздохивал, как говорил покойный отец.

Саня Мальков, охотский друг и опытный охотникпромысловик, по поводу такого раздвоения улыбался спокойно: в тайгу заезжаешь, первые три дня каждого куста шарахаешься, потом привыкаешь.

Снег был мокрый, сумки на него класть не хотелось, под снегом оказалась крупная, косо уложенная галька, разъезжающаяся под ногами. Ровного места для палатки тоже не было. Можно было спать в лодке. Я поднял корму на камни, чтобы лечь лицом к лесу. Достал виски, сел на «буфет» и глотнул как следует. Я был весь мокрый, надо было переодеваться и сушиться. Но сначала хотелось просто посидеть.

Елки с неразвитой кроной, в лохмотьях лишайников казались больными, здесь, на высоте полторы тысячи метров, они все были такие. Вертикальные черные плиты противоположного берега выглядели безжизненно. Густые сумерки спускались в каньон реки, и место мрачнело на глазах.

Я долил бензина в пилу, свалил две нетолстые сушины и стал резать их на чурки, пила опять орала на все ущелье. Великий таежный бродяга, биолог и писатель Семен Климович Устинов считал, что в лесу надо вести себя тихо. «Тогда ты всех видишь раньше, чем они тебя». Неопытному человеку это сложно понять.

«В медвежьих местах живешь, карабин всегда на плече должен быть, – вспоминал свои таежные маршруты пожилой уже Устинов. – Даже когда просто лодку разгружаешь… А спать ложишься, костерок запалить не лишне, чтоб никто на тебя не наступил нечаянно… И сам напугается, и тебя переполошит».

Перетаскал чурки к костру, наколол ворох светленьких еловых полешек, натесал щепок, сложил и встал на колени. Было так сыро, что сухие дрова быстро набирались влаги из воздуха и не хотели гореть. Я нащипал совсем тонко… Костер на людей всегда хорошо действует. Я наложил полешек, посушил руки над все выше поднимающимся пламенем и начал раздеваться.