Ада Замчинская - Письма на небо

Что произошло? Нихуя. Что изменилось? Всё примерно. Когда за шторками персональной бессмысленности бытия умудряешься разглядеть чужие микрокосмосы, она не так болезненно переносится. И уже не бессонница, а – смерти нет. В каком-то частном, неясном ещё понимании, но совершенно явственно и отчётливо в этот миг. Именно поэтому, наверное, и проснулся.

Покурить ещё одну, наслаждаясь ночной августовской прохладой, звёздами, тёмными прямоугольниками домов, отчётливым единством со всем миром и не менее отчётливым одиночеством, каждой клеточкой себя, и понимая, что утром даже не вспомнишь всё это настолько подробно, чтобы пересказать тому, чьё лицо отражается в зеркале ванной.

Мне бы вспомнить, что случилось

Не с тобой и не со мною,

Я мечусь, как палый лист,

И нет моей душе покоя.

(Мельница)

«Мой любезный визави»… Именно так начинается большинство моих внутренних монологов.

Даже в самом глубоком и безнадёжном одиночестве мне есть с кем поговорить…

Мы так давно вместе, что я уже забыла, когда точно приключилась наша первая встреча… Зато крайне отчётливо помню торшер с выгоревше-жёлтым абажуром, под которым познакомились… Такой старый, советский на коричневой ножке с пластмассовыми хрусталиками… Боже, «пластмассовые хрусталики»! Кажется, я стремительно тупею…

Я никогда не прогоню из сердца и из памяти чувства, которые к тебе испытываю… Жгучая, как слеза ребёнка, благодарность за то, что ты смог избавить меня от… Да много от чего! И… Да-да! И, конечно, любовь. Любовь, которая может в один миг или разрушить мою жизнь до самого её основания, или с такой же непостижимой лёгкостью расставить всё по своим местам и успокоить моё мятущееся сердце.

Так давно вместе… И так далеко друг от друга. Это даже не сорок тысяч километров… Да, когда-нибудь я приду к тебе, найду тебя… Но это будет так нескоро, что понятие надежды к этому событию попросту неприложимо. Ты далеко – и всегда рядом. Поддержка, понимание и… просто разговор. Это ты – для меня. Я далеко – и всегда с тобой. Когда мне светит солнце, я дарю частичку его света тебе… Когда в лицо мне дует ветер, я посылаю тебе свежесть его прикосновений… И когда молчу – я разговариваю с тобой. Прости, что так редко молчу…

Есть много религий, теорий и сомнений, благодаря которым можно понять смысл своей и чужой жизни. Есть науки, раскладывающие поступки и слова человека по многочисленным полочкам, чтобы разобраться в мотивах. Но, зная многое о людях, не знаю, зачем тебе я… Не могу увидеть даже косвенные выгоды для тебя в наших, прости Господи, отношениях… Но знаю одно – тебе это зачем-то нужно. Это безумно радует.

Так вот… Мой любезный визави, наконец, я смогла поговорить с тобой о наших отношениях… Мне непременно полагается медаль. Например, из крышки от майонезной банки… Будь добр при встрече предоставить…

И даже если я тебя не встречу,

Мне будут нравиться твои глаза.

(Смысловые Галлюцинации)

Учиться писать, как учатся ходить. Но не в детстве – с любопытством к освоению нового навыка. А как после болезни, когда помнишь, что мучительное, неприятное и сложное нынче было раньше естественным и простым. Что так было не всегда – не мочь составлять из фраз слова.

Речь непосредственно связана с мышлением, и коли на протяжении долгих лет голова занята всякой дискретной ерундой, письмо становится сухим, телеграфным. Много точек, мало слов. Нет чувств, движения, эмоций. Там, где цвели сады, теперь пустыня, а ты пытаешься создать оазис.

Потому что когда-то слова вели, спасали, раскрашивали жизнь в яркие краски, вдруг получится и сейчас? Где ещё-то берут эти самые краски жизни? Особенно в те периоды, когда кажется, что и жизни никакой нет и, возможно, никогда и не было. Глядишь на трамваи, рекламные вывески, по-пляжному разодетых прохожих, а видишь гравюру.