Александр Бунин - Страсти по Михееву

Тебе удалось сохранить лёгкость характера: достаточно пожить с тобой неделю, чтобы понять, как выглядит истинное зло. Особенно сладостны в этом отношении утренние часы, когда «заряд бодрости на весь день» даже не просматривается. Потом вселенная постепенно приходит в равновесие, будто ты вместе с говорливой полуденной толпой медленно выходишь из тёмного зала кинотеатра и солнечный свет заливает мглистую душу, призывая к свершениям в области повышения темпов снижения роста промышленного производства железорудных окатышей.

В такие минуты возникают мысли о преступности смерти, но ты начинаешь уважать её за неизбежность. Всё больше потерь в твоём личном составе и всё меньше приобретений. Ты уже горевал по многим близким людям, хотя чужая смерть всегда представляется немного абстрактной и её связь с твоей стареющей жопой в кустах жасмина не вполне очевидна и безусловна («минус один человек – и мир обезлюдел»). Ведь здоровье, как ни странно, не заставляет «желать лучшую» и слегка искрит потенциалом, несмотря на постоянно встречный ветер. Впору брать уроки фламенко. По крайней мере, ты так думаешь, ориентируясь на удобные тебе косвенные улики: конфеты по-прежнему вкусны, женщины прекрасны, креветки плечисты, ноги ходят, руки хватают, уши слышат, глаза продолжают видеть даже то, чего не следовало бы. Если тебя и беспокоит уход из жизни, то так глубоко в подсознании, что ты об этом ничего не знаешь. Ты, конечно, не умираешь, но признаёшь, что существует некоторая вероятность того, что это когда-нибудь случится. То, что гусеница называет концом света, ты называешь бабочкой. Хотя мечты, конечно, сужаются. Нет прежнего размаха. И с каждым прожитым днём всё жальче старуху-процентщицу.

Со временем меняются и предпочтения. Многое из того, что вчера было дорого, сегодня без сожаления летит в мусорный бак. И предметы обихода тоже. Кроме ежедневников и старинных телефонных книжек с зашифрованными девичьими номерами.

А что тебя действительно немного смущает, так это воспоминания. Неожиданные двери и коридоры лиц. Ты, конечно, не ходишь по округе с лимонным видом, вспоминая срамные вещи. Нет, ты весел. И не пичкаешь идеологически невинных граждан событиями из прошлого, хватая их за текстильную сбрую, кроме, пожалуй, старинных закалённых друзей, частично выживших после длительного общения с тобой. Но эти и сами горазды.

Но жизнь это не только воспоминания. Вспоминая прошлое, ты не забываешь о настоящем и вполне вероятном будущем. И не бредишь прожектами. Прожекты и будущее разные вещи. Один лёгок, а в другое надо ещё суметь угодить. Ты собираешься в будущее, собираешься жить дальше. Потому что ты не самоубийца. У самоубийц слишком много свободного времени, а у тебя его нет, тщательно продуманный хаос на плоскости письменного стола стучит в беспокойное сердце, не допуская мягкотелой праздности.

При всём умении забывать людей и события в душе скопилось много ненужного, но ты всё ещё помнишь, как много лет назад держался за свадебное платье будущей третьей жены второго лучшего друга с целью не упасть, облокотившись головой на близлежащую дружественную грудь в уютной кружевной распашонке. Ты помнишь волнующий запах детства: мокрые варежки в передней на чугунной батарее, бархатную подушечку с иголками, висящую высоко над кроватью и тёмный жжёный сахар в мельхиоровой ложке. Ты помнишь, как придумал новый вид футбола: одни ворота на обе команды. Какая была драматургия! Какие костры страстей пылали во дворе!

Добродушный дворник Рашид, знающий всё обо всех. Вечерние песни с загадочно-сексуальным подтекстом как вестник грядущего полового созревания. Взрослые парни на Сретенке, с «писками», в куртках-вельветках, с двумя бриолиновыми проборами. Ты помнишь, как ходил с ними на танцы и тебя просили последить за стаканами, пока они под томную буржуазную музыку обнимаются с девушками. Старших было много, и ты мог бы открыть небольшой бар и торговать допоздна, поправ святые нормы социалистического общежития.

Пятёрки в табеле, руки в «цыпках», спички в карманах, карбид в воде, гвозди на рельсах, пистон в стволе, высокомерие официантов и гегемонов прилавка на подходе. И это не ностальгия, которая проявляется всё-таки по географическому признаку, это просто память. Ты помнишь всех, кто тебя забыл. Особенно предателей, бывших когда-то друзьями. Совершить скверный поступок трудно лишь в первый раз, потом это становится нормой, не вызывая сожалений. Предатели успешно справились. Переступили порог. Но ты не думаешь о них плохо, ты просто о них не думаешь.