Мария Дмитриева - Башня

– Так вы встречаетесь с Игорем?

– Встречаемся.

Я сразу понял это, как она вошла: было что-то такое в выражении ее лица, что больше ни с чем не спутать.

– Давно?

– Не очень, – она стояла все так же, прислонившись к двери и вжав в себя герань; позже, когда она наконец отцепила ее от себя, у нее осталась тонкая полоска земли на платье. – Не знала, что ты здесь живешь.

– Если бы знала, то не пришла?

– Может быть.

– Игорь – мой двоюродный брат.

– Я помню. Ты… ему не говорил о нас?

– А что говорить? Не было же ничего.

Почти ничего. Один раз, спьяну, мы с ней поцеловались на вечеринке – вернее, это я ее поцеловал. Она как-то вяло улыбнулась мне тогда: сказала, что мы с ней друзья – не стоит нам этого делать.

– Не было же, – повторил я, и она кивнула мне. Голос у меня вышел каким-то жалким.

– Да. Не было. И ты не говори.

В этот момент дверь в коридор открылась, и вышел Игорь. Катя сделала несколько шагов – навстречу ему и мимо меня, – уже на ходу, оторвав от платья, она вытянула вперед руки с геранью. Я ушел к себе в комнату и больше в течение вечера не выходил.

В следующие выходные она пришла еще раз – с вещами. Когда я снимал сумку с ее плеча, почувствовал, какая у нее скользкая блузка.

– Я на два дня останусь, если ты не против.

– Не против. – А что еще я мог сказать?

В тот вечер я поехал к Саше. Мы напились, и я в который раз пространно жаловался ему на жизнь. Было что-то странно-сладкое в доставшейся мне роли мученика.

– Съезжай оттуда. Сдашь эту комнату, снимешь другую. Не так уж трудно.

– Нетрудно, – согласился я.

Катя переехала к нам через две недели – не к нам, конечно, к Игорю – и я остался. Сейчас и сам до конца не могу понять почему. Надеялся на что-то? Или просто застыл внутри и не мог ничего предпринять – как во сне, когда тебе нужно бежать, а ты вместо этого как вкопанный стоишь на месте? Не мог поверить в то, что это надолго – Игорь и Катя, – оно никак не складывалось у меня в голове.

Первое время мы почти не общались с ней. Катя меня избегала, да и сам я старался позже приходить домой: возвращался, когда они уже спали. Иногда мы сталкивались с ней в коридоре, и я заводил разговор – она сосредоточенно кивала мне и выдавала односложные ответы.

Игорь, как ни странно, тогда ничего не заметил: списывал все на то, что нам трудно ужиться втроем, что мы с Катей еще не привыкли друг к другу. Раза три мы ужинали вместе, и он, пытаясь разрядить обстановку, шутил – и сразу же, не дожидаясь нас, смеялся своим собственным шуткам. Принимался рассказывать что-то, волновался и сильно потел; лицо от выпитого у него краснело. Тогда он придвигался к Кате, обнимал ее – она сидела, слегка выгнувшись назад, с преувеличенно прямой спиной; мне странно было видеть на ее плече его мясистую, красноватую руку.

Я старался не смотреть на них. Вспоминал, как мы гуляли с ней, возвращаясь с вечеринок, как она садилась на лекциях рядом со мной. Как, задумавшись, писала на полях своей тетради короткие, наподобие хокку, стихи; как мы спорили с ней в перерывах – о философии, искусстве или Боге…

И вот, всего лишь три-четыре месяца спустя, она сидит у нас на кухне в своей пронзительно-белой футболке. Рука Игоря каким-то нелепым пятном застыла на ней; на фоне белого она выглядит особенно красной…

Так продолжалось какое-то время. Я почти убедил себя, что мне все равно, что я могу отключаться от этого и не чувствовать боли. Я словно застыл внутри; то, что кричало до этого, и билось, и дергалось, теперь сжалось в комок, стало мелким, удобным – легко свернуть его, сложить в карман. По крайней мере, я думал тогда, что могу это сделать. Потом услышал их в ванной, среди ночи, – шум воды и громкий шепот, когда я проходил по коридору. Я остановился в паре метров – нужно было сразу, не раздумывая, вернуться к себе, но я замешкался. Услышал в этот момент, как она застонала – долгий вздох, протяжный, жалобный как будто, словно мяукал котенок. Потом засмеялась. Я ушел к себе в комнату и попытался заснуть. Не получалось, конечно: я только ворочался без конца и себя изводил. В конце концов я оделся и вышел на кухню.

Свет был включен; у раковины, наклонившись, стояла Катя – пила из-под крана. Услышав шаги, обернулась – медленно, плавно, – в лице у нее что-то дернулось, когда она увидела меня, проскользнуло – разочарование, может, или даже испуг. Она потянула вниз футболку, прикрывая трусы, – да так и осталась стоять, вцепившись в нее обеими руками.