Николай Бизин - Путешествие из Санкт-Ленинграда в Бологое

Когда это наименее оправдано, -

Сказало железо, ведь было согрето набело,

Как виноградина, ставшая чистым спиртом!

А ведь это всего лишь тело, когда насовсем не убито.

Здесь и кузнец, подковавший серому волку голос,

Дабы козлят себе выманил.

Здесь и петровская дыба,

На которой стрелец изъясняется матерно -

То есть матерью становится слову!

Это метаморфоза каких-то основ.

Это выбор ослов буридановых левитановским стогом!

Это красивая стрекоза,

Что замерла перед красивым Богом -

От отчаяния, а не по расчету.

– Господи, везде какие-то чаяния,

Как чаинки в спитой заварке.

А у нас все получается:

Как виноградина, ставшая чистым спиртом.

Вот точно так, но – не только волею мироздания, а и в результате явленной нам простенькой и пошловатой (хотя – в чём-то даже куртуазной) интриги оказались памятная нам Натали и пока что не запавший нам в душу Цыбин в привокзальном буфете Московского вокзала, где находились они в ожидании электропоезда до станции Малая Вишера.

Так и только так (и никак иначе) – маленькая Наташка оказалась в мою ирреальность встроена и приобрела для меня смысл! Маленькая Наташка оказывалась Женщиной (с большой буквы); но (ни в коем случае) – ни Вечной Женственностью, ни Софией Премудростью; и слава Богу!

Иначе – всё эти ипостаси определялись бы Емпитафием Карякишевым как «поэтески»; это (конечно же) – пример великого самоскарказма.

Пока мои герои наскоро перекусывали в привокзальном буфете, причём Спиныч какое-то время позволял-не-позволял себе (описание сложности «процесса»: внутренне – душой – сопротивляясь, и внешне – телесно – размышляя); но (долго ли, коротко ли) – всё равно позволил-таки себе немалую порцию сомнительной (буфетной) водки.

Казалось, ничуть от «позволенного скбе» – не опьянел и остался как подпиленная струна на скрипке Паганини (перед тем, как ей совсем надорваться); давеча, когда по наущению Крякишева заинтригованная и вскидчивая, и некогда весьма легкая (как бывалая маргаритка «Сайгона») на подобные авантюры Наташка ему позвонила, Спиныч не преминул поставить ей условием полной своей откровенности путешествие с ним по стране на перекладных электричках.

– Куда? – спросила изумленная маленькая женщина, у которой подобные эскапады приключались лишь в безвозвратной юности; впрочем, ничего сразу же и с ходу отвергнуто не было.

Далее (само собой) – зазвучало опять магическое имя мертвого мученика Коротеева, сходу упомянутое Наташкой, взявшей «тамошнего» Минотавра сразу же за рога (позабыв, что мы-то сейчас в его Лабиринте и под его властью).

– В Москву.

– Всего-то! Сутки пути. Юноша, вы хоть знаете, как мы звали подобные путешествия?

– Путешествовать на «собаках».

– Стало быть, знаете! Но вот что странно: зачем это вам, современному?

– Посмотрим на страну, попутешествуем, поговорим.

– Почему со мной?

– Потому что с вами.

Тогда Натали – стала Наташкой. Как будто она (женщина) – перекинулась в прошлое и стала не поэтеской, но – подругой поэта: той самой (реальной) – которой (в чем-то и где-то довольно глубоко) уже не хотелось красавца Дантеса: настоящего и сущего возжелалось женщине.

Потому (не колеблясь) – она негаданно и бойко приняла решение и выбрала (опять же – был ли выбор?) своё недалекое будущее:

– Почему бы и нет?

– Вот и хорошо. Приезжайте прямо сейчас ко мне, даже переночуете сегодня у меня, чтобы не проспать: завтра я вас подниму с восходом.

Наташка могла бы засмущаться. Но Цыбин сказал:

– Мы друг для друга тени (М. Цветаева, кажется – поэма Конца). Вспомните, как частно вам приходилось ночевать с вашими вполне невинными друзьями в одних постелях или на одной вокзальной лавке.

Это решило (почти) всё. Наташка не могла не согласиться. Они действительно проходили (в этом Аиде) как тени Орфея и Эвридики.

Орфея – уже после его свидания с менадами.

Итак, пока мои герои в привокзальном буфете словно бы (наскоро) перекусывали грядущею им дорогой, а так же: безвкусною котлеткою с холодным жареным яйцом, запивали «тогдашним» – либо скверным кофе с молоком, либо (как Цыбин) – скверною водкой; в этот сакральный миг был им дан хриплый (но с потугами на задушевность) женский голос, объявивший по радио отправление.

А потом Натали и он, человек ей давеча совсем неизвестный, погрузились в электропоезд до Малой Вишеры.

Бывал ли ты, читатель, на Московском вокзале города Санкт-Петербурга? Конечно, нет, если ты не наведывался до 1914 года (тогда город так и назывался) на вокзал Николаевский; но (очевидно) далее город следует именовать именно Санкт-Ленинградом (что особенно утверждено годами блокады).