Александра Глазкина - Радуга в ноябре

Каштаны – актеры двух сезонов. Весной деревья торжественно украшены цветущими канделябрами, а осенью – щедро одаривают прохожих своими колючими плодами (иногда – прямиком по макушке). Летом же они становятся всего лишь представителями природной массовки, что дает нам тень. А зимой… зимой пусть спят, грезя о возрождении. Всему свое время, даже если деревьям недоступно знание цитат великих философов.

Река обмелела и обнажила дно, явив скрытое. Многочисленные валуны, об которые летом, при купании, мы нещадно обдирали коленки, густо облеплены мелкой ракушкой. Кое-где яркими оранжевыми всполохами среди бежево-ржавой монохромности пылают кустики водорослей. Чьи-то следы на безупречно вымытом песчаном берегу похожи на причудливые рисунки распустившихся роз. Вода, очистившись от осенней зелени, бежит говорливыми серебристо-синими струйками, огибает песчаную косу, не понимая, что случилось с береговой линией. Куда ей теперь стремиться?

На подтаявшем льду посреди реки сидят пестрой стайкой рыбаки. По песчаному склону бродит мужчина с металлоискателем. Каждый жаждет найти свое сокровище. А мы уже. Под ярким солнцем, редким гостем января, на обмелевшем берегу отливают перламутром ракушки, переливается серебром лед, светится золотом каждая хвоинка на высоких соснах, рассыпаются рубинами перемерзшие ягоды шиповника.

Бисеринками дрожат на ресницах слезы то ли от ослепительных солнечных бликов на речной глади, то ли от щемящего ликования, что даже зимний бесснежный мир может быть таким прекрасным…

Февраль – строгий тренер, который не допустит спортсменов к дальнему забегу без тщательного разогрева.

Февраль – опытный учитель, который не отправит сочинение на конкурс, пока ученики не научатся писать без ошибок.

Февраль – строгий отец, который не отпустит дочку на свидание, пока она черпает идеи о любви из сериалов.

Февраль знает, что нужно уметь быть терпеливыми и смиренными, что всему свое время.

Лишь когда ростки наберутся соком и силой, способной пробить замерзший земляной панцирь, а мы приведем себя в форму, чтобы легкие весенние курточки и плащи изящно сидели на нас, а не обтягивали, лопаясь от натуги, вот тогда февраль упакует слежавшийся снег, похрустит сосульками, сбивая их с крыш, и подмигнет братцу-марту, давай, мол, выпускай солнышко.

Чтобы ожидание не казалось тягостным, февраль задабривает нас праздниками на любой вкус. Найдется место и романтике на день влюбленных, и вкусовому наслаждению в разгульную масленицу, и почестям нашим мужчинам-защитникам. А в обычные дни можно постичь искусство новомодного хюгге или, если позволит погода, наверстать упущенное и прокатиться на санках, или поиграть в снежки. Вспомнить детство, ведь тогда мы не мечтали о первоцветах, мы просто, ликуя, зарывались по самую макушку в сугробы, наслаждаясь тем, что нам дано.

Туман – одно из моих любимых состояний…

Написала и поняла, это звучит, словно я – фраевский персонаж, умеющий становиться туманом, чтобы потом вернуться в облик нелепого человека в пижаме с медвежатами. Но нет, пижамы такой у меня нет и дара перевоплощаться в природное явление, увы, тоже… Просто люблю туман. Он скрадывает звуки и цвета, сглаживает несовершенство неуютного февральского мира, превращая его в какое-то волшебное царство.

А если уж сравнивать с персонажами, то я иногда похожа на саблезубую белку из мультика. В качестве заветного ореха выступает состояние гармонии и (ладно уж, бог с ним, со счастьем) тихой радости. В качестве тающего ледника – все, что вокруг. Только одну дырку заткнешь, из другой уже вода хлещет, ни лап, ни носов не хватает. И в итоге – сбивает тебя потоком и уносит в долину, только ори на потеху зрителям. А потом опять – карабкаешься. Утешает то, что нелепый поступок белки повлек за тобой, как минимум, разделение континентов и выстраивание в порядок планет. Может, и за всем, что со мной происходит, тоже кроется какой-то высший смысл?

Шла домой, уставшая, замерзшая, и вдруг откуда-то донесся запах жареных семечек. Настоящий-настоящий – когда их на сковородке жарят. И сразу нахлынули воспоминания детства. В нашем краю, где чередуются виноградники и поля подсолнухов, семечки были главной «валютой» – на них меняли отрезы ткани, мебель и прочие труднодоступные тогда вещи. В каждой кладовке обязательно стоял холщовый мешок с семечками.