– Почему бы тебе не отбросить всё лишнее и не сосредоточиться на чём-то одном? – слова Марины прозвучали торжественно, как некая заповедь.
Андрей улыбнулся. Улыбка у него была широкая и зубастая.
– Но я не знаю, как. У меня всё взаимо-увязано. Экссон я не могу бросить, потому что имею здесь высокий стабильный доход. Волгоградская контора, Совинком, хоть там всё запутано, тоже не могу бросить, так как Быстровы участвуют в деле, в своё время навязали мне деньги под процент и я никак не могу вернуть им долг. У меня такое подозрение, что Володя Быстров считает, что я получаю на Экссоне несправедливо высокий доход, поэтому захотел получать долю с остальных моих дел.
При одной мысли о Владимире Быстрове, огромном, рябом и страшном, Марина с негодованием тряхнула своей хорошенькой семитической головкой.
– Чудовище!
Она предпочитала утонченных мужчин.
– Всё равно ты слишком разбрасываешься. Зачем ты связался с этими волгоградскими аптеками? Горздравотдел избавился от убыточных аптек а ты радостно повесил их себе на баланс. И отвалил комиссионные. Да еще инвестируешь в это дело чужими деньгами.
– Но мне их навязали. Давиденко и Карман… – голос Андрея звучал всё твёрже и твёрже, так что на них начали оглядываться другие посетители таверны. – Они устраивают мне городские тендеры в горздравотделе, я вынужден…
Он запнулся, и Марина сказала насмешливо:
– Давиденко – это невидимая рука рынка, которая незримо руководит потоками темной энергии и душит конкурентов, обеспечивая Совинкому победу на тендерах?
– Не знаю, меня бесит, что я многое делаю неплохо, но ничего – по-настоящему хорошо.
Принесли заказ. Воткнув нож в мясо, Андрей высказал то, что постоянно крутилось в его голове последние три месяца.
– Вот распродам зависший склад. Не зря же рисковал с этими векселями. Там почти на полмиллиона долларов. Это решит все мои проблемы.
– Финкельштейн хочет пополнить запасы военного склада. Он ищет у кого бы выбрать весь товар с большой скидкой. Знаешь такого?
Андрей кивнул. Начальник службы материального обеспечения Ленинградского Военного Округа, серый неприметный человечек. Несколько лет назад Блайвас устроил с ним встречу. Зашли не с улицы, а по рекомендации серьёзных людей, но Финкельштейн повёл себя, как последний чёрт. К нему обратились за содействием, а точнее, предложили себя в качестве поставщиков на ЛенВО, конечно не бесплатно. Но он, не желая расстраивать тех, кто рекомендовал Блайваса, и вместе с тем не желая ущемлять тех поставщиков, с кем работал, стал юлить и доказывать, будто он, начальник службы закупок, не имеет никакого влияния на закупки. И на победу в тендерах.
У Андрея осталось тягостное впечатление от этой встречи. Уж лучше бы Финкельштейн не размазывал кашу по стене, а прямо сказал, что у него уже есть свои поставщики, которые ему откатывают, и он не собирается их менять.
– Что-то мне не верится, что этот черт станет покупать у нас. Только если совсем нужда припрёт.
Умолкнув, они сосредоточились на еде, так как продолжению разговора помешала неожиданно включенная громкая музыка: пропитанная джазовыми вибрациями электронщина со свингующей перкуссией, надрывающимся саксофоном, чувственным вокалом и прохладным фортепиано.
В музыке хорошо известен феномен вундеркинда, или «маленького Моцарта», когда иной раз ребенок видит впервые в жизни пианино в гостях у родственников, и, стоя на цыпочках, внезапно начинает подбирать по слуху любимую песенку, не зная ни нот ни грамоты вообще. Через пару лет таких детей показывают по телевизору; приглашают на концерты, где маленький мальчик в белой рубашечке или девочка в трогательном платьеце, едва видные из-за рояля, на высоком стульчике играют так, что залы встают. Это талант, что сложно объяснить каким-то рациональным образом. Талантом природа наделяет человека совершенно вслепую: так сволочь и подлец может иметь нереальную скорость реакции и стать спортивным чемпионом, а тупой как баран сын сантехника и технички получить оперный голос и покорить Ла Скала и Метрополитен Опера.
Виктор Штрум никак не относился к озлобленным пролетариям, столь любимыми СМИ для описания образа скинхеда. В их семье была иномарка, а летом в обязательном порядке следовала поездка в Сочи или в Турцию, с жиреющим папой-служащим и толстой дебелой мамашей с обесцвеченными волосами. Более того, исходя из своих личных потребностей Виктор был всецело доволен жизнью где-то до четырнадцати лет. А потом начались странные вещи – захотелось непонятного. Где-то во тьме сознания Виктора зрели странные картины: как он, Виктор, решает проблемы, его слово имеет вес, а за ним стоят шеренги людей, готовых повиноваться каждому слову.
Читать дальше