Сергей Ильин: Метафизика взгляда. Этюды о скользящем и проникающем

И только Будда и Гомер, из бездны вечного бытия с уважением засвидетельствовав взаимную правоту, проницают невидящими глазами ход земных вещей глубже и дальше загробных теней.

Рассекаемые мечом обоюдоострым. – Андре ван Лиз-бет – один из лучших знатоков йоги в Европе – приписывает выражение торжественного покоя в лице только что умерших – толстовская тема! – невольно свершившемуся расслаблению, – но это лишь при условии закрытия глаз: почему-то, в отличие от черт лица, которые действительно приобретают выражение покоя, немыслимое и невозможное в земных условиях, открытые глаза умерших внушают мистическое беспокойство и даже ужас.

Здесь сокрыт глубочайший смысл: черты лица, которые являются как бы профилем личности, музыкально соотносимы с той ролью, которую человек играет в жизни, во всякой же роли есть нечто сверхличное, что-то такое, что было до человека и, значит, будет после него, роль как начало сверхличное и сверхчеловеческое как раз и придает смерти любого человека глубоко успокоительный характер – по принципу: «Король умер, да здравствует король!»

Вот почему лицо умершего сравнительно долго сохраняет недоступное в жизни величие и достоинство: это в конечном счете величие и достоинство той роли, которую сыграл или мог бы сыграть в жизни человек, – так что даже в том мыслимо неблагоприятном случае, когда человек ровным счетом ничего нигде не достиг, уйдя по ту сторону только «простым смертным», он все-таки успел сыграть благородную роль хрестоматийного Кая, который просто – родился, жил и умер.

А вот глаза человека, его взгляд суть прямое отражение его внутреннего Я, поскольку же Я на корню срезается косой смерти, это не может не отразиться на взгляде, который мгновенно приобретает пустое и мертвое выражение и, чтобы его скрыть, умершим обязательно закрывают глаза.

Вообще же, после смерти выражение лица человека делается настолько возвышенным, что кажется, будто тот, кто прежде жил в этом теле, и тот, кто в нем теперь упокоился, суть разные и несовместимые между собой существа.

В эти часы снимается с умершего посмертная маска, впечатление от нее самое неизгладимое, потому что тот, с кого она снимается, не принадлежит на данный момент ни прежней своей жизни, ни возможному астралу, ни будущим собственным инкарнациям, он вне бога и вне любых живых и мертвых существ, он вытеснен из прежних «пазов жизни», но еще не опрокинут в следующую и заключительную фазу окончательного разрушения тела. Быть может умерший в посмертной маске просто есть, помимо определений того, что именно от него здесь и теперь есть: полное отсутствие воспоминаний и сожалений о прошлом, помноженное на столь же безостаточное отсутствие надежд на будущее, дает вполне убедительное, хотя и всего лишь психологическое, представление о том, чем может быть жизнь, обратившаяся в чистое бытие. Пройдет время – и на смену маске явится череп, тогда уже можно будет взять его в руки, как это сделал Гете с черепом своего друга Шиллера (хотя это был совсем другой череп, но не будем трогать легенду), а до него Гамлет с придворным актером Йориком – и не испытывать того благоговейного ужаса, который непроизвольно внушает посмертная маска.

Ужас прошел, потому что прешла индивидуальность, и все же поразителен тот факт, что умерший, возвратившись в лоно земное, долго и по сути никогда не смешивается с субстанцией земли: как проницательно отметил еще Леонардо да Винчи, морфологическое строение скелета принципиально неидентично структуре геологических напластований, да, человеческий скелет иной, нежели скелет земли, – индивидуальность, следуя своему роковому предназначению, даже в смерти как будто не желает возвращаться в материнское лоно природы и смешиваться с ее прахом. Очевидно, каждая фаза существования человеческого тела имеет свой особый смысл, и если в момент снятия посмертной маски мы еще можем допустить, что состояние, которое она выражает, выше и запредельней даже света, обещаемого иными религиями, то с момента разложения тела следует думать, что теперь уже, действительно, умерший к этому телу никакого отношения не имеет, – и либо вообще не живет, либо живет в другом (астральном) измерении, либо его кармические энергии создали новую личность. Сюда же сильная, странная, резкая мысль английского священника и философа Джозефа Гленвилла (1636–1680) из книги «Очерки о многих важных предметах», взятая Э. По в качестве эпиграфа к его знаменитой «Лигейе». – «И в этом – воля, не ведающая смерти. Кто постигнет тайны воли во всей мощи ее? Ибо Бог – не что иное как воля величайшая, проникающая все сущее самой природой своего предназначения. Ни ангелам, ни смерти не предает себя всецело человек, кроме как через бессилие слабой воли своей». Вот почему в той степени, в какой умерший исчезает из мира, растворяется в иных субстанциях: земли, огня или воды, в зависимости от способа захоронения, – в той самой степени имеет место феномен катарсиса. Мне вспоминается одна эпитафия, которую много лет назад обнаружил я на безымянной могиле при Александро-Невской Лавре в Санкт-Петербурге. – Прохожий, ты идешь но ляжешь, как и я. Присядь и отдохни на камне у меня. Былиночку сорви – и вспомни о судьбе. Я дома, ты в гостях – подумай о себе. Восемь лаконичных немудреных строк, а не уступит, кажется, ничему в мировой лирике, отчего? да оттого, что мы находимся под впечатлением, будто сам умерший послал нам весточку из того мира.