И она подняла китайский бокал с изображенной на нем змеей, обвившейся вокруг виноградной лозы. Шляховский смотрел на нее снизу вверх влажными глазами. Потом встал, поцеловал ее в щеку и сказал:
– Сонюшка, ничего более поэтичного я еще никогда не слышал. Спасибо тебе за это стихотворение!
И, чокнувшись со всеми, выпил до дна. Молчание продлилось минуты две.
– Саш, а у тебя написалось что-нибудь? – спросила Соня.
– Да, – ответил я.
– Так что ж ты молчишь, читай скорее! – воскликнул Шляховский.
И я прочитал последнее стихотворение:
– В летних туфлях… Да и стоит ли думать о том,
Что предстоит позабавиться
блеском искусственных шуб…
Жалкий врунишка, уродливый карточный шут,
Где твой колпак полосатый
с бездарным крысиным хвостом?
Джокер? Ну что же – у кленов крестовая масть.
Как бы так сделать, чтоб нижнего ниже не пасть?
Как бы так сделать, чтоб в жизни, собой оставаясь,
Драную куртку со смехом поставить на кон,
Даже прослыв среди прочих шутом, дураком,
Но не узнать, что такое бездарность и зависть?!
Как не пойти на уступки кривляке-судьбе,
Не изменить надоевшей любовнице-сказке,
Молча подать поутру ей чулки и подвязки
И улететь в пустоту меж домов в одинокой ходьбе?!
Не углядеть, но в голодной больной худобе,
Там, где ногами толпы перемешаны краски,
Облик поэзии вдруг ощутить без подсказки…
Все молчали. Потом Соня всплеснула руками:
– Сашенька! Ты превзошел себя! Шляховский, можно я его поцелую? В щеку?
– Если б я был женщиной, я бы поцеловал его в губы! – засмеялся Вадим. – Но тебе можно – в щеку. А тебе, Саша, действительно надо бросать свою инженегрную работу… Нельзя для поэзии оставлять свободное от работы время. Поэзия должна стать работой.
– Одно смущает меня в этом стихотворении, – поделился я. – Ударение в слове «туфлях» поставилось на втором слоге, а должно быть – на первом!
Соня вся даже вскинулась:
– Санечка! Да как же ты не понимаешь?! Ведь ты этим искажением ударения как бы бросаешь вызов всем реакционерам от филологии: ты та-ак ви-и-дишь! Блок тоже слово «желты» писал через «о». А Гоголь вообще в грамматике профан был… Может быть, поэтому и головкой приболел, ударившись в церковный фанатизм… Ха-ха! А кто-то еще из великих – не помню, кто, – писал, что, если он считает, что перед словом «что» не надо ставить запятую, он никогда не поставит! И вообще, я полагаю, что поэзия – это предтеча всех новшеств в человеческой жизни, в ее улучшении, упрощении, уничтожении всех тухлых стереотипов, штампов, дурацких, старомодных правил, наконец, всего русского языка! Вот американцы упростили так называемый классический английский! И как это хорошо, просто для общения и звучно получилось…
Соня была явно «в ударе». После того как мы осушили наши стаканы за меня, она наполнила их сама снова и продолжала:
– Я думаю, что поэзия есть в разных жанрах искусства. Иначе бы оно не было искусством, а просто, хм, – декоративно-прикладным, с позволения сказать, творчеством, лубком, если хотите, чем-то второстепенным после основной работы… Среди нас есть еще один поэт. Поэт в фотографии. И все мы знаем, что это – Эдик. Он, как всегда, пришел с кофром, который, я уверена, скрывает его новые произведения. Давайте выпьем за поэзию Эдика, после чего он откроет свой волшебный кофр и порадует нас своими находками.
– Сонечка, – встрепенулась Галя, – а не слишком ли мы часто пьем? Если так дело пойдет дальше, мы скоро выпьем весь запас, и нам придется расходиться. А значит, я не смогу прочитать свои новые стихи…
– Галочка, – перебила ее Соня, на мгновение, подняв веки и сверкнув на Галю своими очаровательными глазами-маслинами. – Я же хозяйка! И должна делать так, чтобы гостям было комфортно и ни на секунду не скучно. И будь спокойна, я тебя отсюда не выпущу, пока мы не услышим твоих стихов.
– Ну, а сейчас, – она подняла бокал, – за Эдика.
Эдик слегка стушевался. Глаза его еще больше погрустнели. Из кофра был изъят увесистый черный конверт. Мы сдвинулись поближе, чтобы смотреть всем вместе, а не передавать друг другу, доставая по одной. Эдик объявлял названия своих поэтических фотографий.
– Это – «На горах Вавилонских».
Мы увидели две обнаженные пышные женские груди, сдвинутые друг к дружке ладонями их лежащей хозяйки, ни тело, ни лицо которой, впрочем, в кадр не попали.
На другом снимке совсем юная обнаженная девушка сидела, откинув далеко назад голову, плечи и руки, на которые она опиралась. Сидела она по-турецки, только пятки были раздвинуты больше, чем на ширину плеч.
Читать дальше