Евгений Положий: Иловайск. Рассказы о настоящих людях (сборник)

– Давайте к делу, – темное платье и длинные молодые ноги не оценили шутки. – Мы с главврачом по телефону договаривались, что привести дедушку в порядок можно прямо тут. Я только приехала, всего на один день, тут заниматься похоронами особо некому, так что мы быстро домой, попрощаться, а потом сразу на кладбище.

«Только не это, – подумал Кабан, – ни кашлянуть, ни… Где они будут это делать?»

– Ну, не знаю, насколько будет удобно, здесь запах не очень, сами чувствуете – кондиционер не работает, исправить некому, а на холодильник у больницы денег нет… – как-то неуверенно сказали синие штаны. «Волнуются. Что-то не похоже на них», – отметил Кабан.

– У меня тоже нет. – Темное платье не было настроено на долгие разговоры.

– Чего нет?

– У меня тоже – на ремонт кондиционера и новый холодильник для вашего вагономорга – денег нет, – уточнило, раздражаясь, темное платье.

– Но благотворительный взнос…

«А, вот почему синие брюки заикаются – денег хотят», – смекнул Кабан.

– Сколько?

– Да ради бога, это же благотворительный взнос, кто сколько даст. Обычно дают триста.

– Гривен? – уточнило платье.

– Ну, пока не рублей, – уточнили синие больничные.

Платье щелкнуло сумочкой и отдало деньги, синие больничные заискивающе всхлипнули:

– Вот на той полочке располагайте дедушку, пожалуйста. Заходите ребята, тяните его аккуратно туда, переступайте наших несчастных, да, столик можно поднять, если нужно.

– Сколько это времени займет? – Темное платье расслабилось, но не подобрело.

– Минут тридцать, не больше, – ответили черные штаны из похоронного.

– Хорошо, я на улице подожду. Тут кафе рядом есть? Мне бы выпить чего-нибудь, желательно, покрепче. Запах здесь у вас…

– А пойдемте ко мне, у меня коньячок, – предложили, повиливая штанинами, синие больничные. – В холодильничке.

– А пойдемте! – Молодые загорелые ноги резко развернулись к выходу, и Кабан увидел упругие блестящие голени. – День впереди тяжелый.

– И жаркий, – поддакнули синие больничные.

Кабану показалось, что он даже расслышал, как у санитара от предвкушения коньячного удовольствия зашевелились пальцы на ногах.

– Слышь, Грек, а ты чо девке про полчаса прогнал? Тут же работы – на семь минут. Дед нормальный вполне, раз-два подправить – и дело с концом.

– Ага, братан, по полштуки она нам за семь минут, думаешь, отвалит? А за полчаса – отвалит. Время при контакте с женщиной – фактор решающий, скорострелов никто не любит! Так что доставай причиндалы, давай деда красить.

Мужики засуетились вокруг Сергея Петровича, достали инструменты и принялись за работу. Кабан лежал тихо, старался реже дышать и думать о чем-то своем. Вдруг он услышал характерный шелест целофанки от сигаретной пачки и щелчок зажигалки, в морге запахло крепкими дешевыми сигаретами. Кабан судорожно икнул, стараясь не шевелиться и не шуметь, и еле сдержал стон – курить захотелось неимоверно.

– Эй, ты что-то слышал? – Похоронщик оторвался от лица старика.

– Что слышал? – Второй сосредоточенно откупоривал чекушку.

– Ну, вроде как икнул кто-то.

– Я не икал, – «шпок» – откупорилась чекушка.

– То есть это не ты икал?

– Да нет, то есть да – это не я икал. То есть, нет. Короче, это бутылка икнула, гы-га-га!

– Тише ты! Не пались. Спрячь чекушку, я еще не закончил дедушку украшать.

– Да ладно тебе, давай уже.

Кабан услышал, как мужики отхлебывают из бутылки – полку, где лежал Сергей Петрович, он не видел и, что там происходило, мог реконструировать только по звукам. «Как слепой индеец ночью в прериях», – подумал Кабан, когда-то в детстве он любил читать Фенимора Купера.

– Слушай, а чо этих не забирают, из «дэнээра»?

– Так некому. Они вроде бы и не наши, но в тоже время вроде бы и наши, а забрать некому.

– Это как?

– Ну, не местные они, россияне, с Урала откуда-то, типа разведка «Новороссии». Неудачно зашли.

– Все семеро?

– Не. Вот этот, который помоложе, я слыхал, наш, местный, иловайский, а мальчонка – сын его. Попали под минометы, их всех вместе и накрыло.

– Бля, укропы – фашисты! Детей не жалеют!

– Да разве ж они кого пожалеют? Всем кишки вынут! Видал, что по ящику Россия показывает?

Кабан затаился изо всех сил, понимая, что одно неосторожное движение, один вздох сейчас его выдаст, и все усилия последних дней и ночей, вся его пруха закончится – сдадут с потрохами. Он набрал полный рот слюны, чтобы прогнать вкус курева, и попытался сосредоточиться на лице дочери: длинные темно-русые волосы, которые она так красиво расчесывает перед зеркалом, карие глаза, но вдруг неожиданно переключился на свой отряд: а как там пацаны? Он вдруг осознал, что за все это время лишь пару раз вопрос о судьбе товарищей отчетливо звучал в его голове. От жены он знал, что отряд вышел в Мариуполь – и вроде бы без потерь, но что и как, подробно не расспрашивал. Теперь Кабан понял причину – он гнал от себя этот проклятый вопрос: как они могли его оставить? Нет, как военный человек он понимал, что свобода и жизнь сорока четырех человек, целого отряда – о трех пленных пограничниках, которых взяли в Амвросиевке после отхода отряда, ему рассказала Нюся – важнее, чем жизнь и свобода одного, а значит, командир поступил правильно. Но почему его не предупредили? Не дали шанса уйти? Не дали вообще никаких иных шансов, чем попасть ему, пулеметчику, в плен? Можно ведь было позвонить по обычному телефону в больницу, если не успевали приехать… Кабан не находил ответа на эти вопросы, но для себя решил на пацанов зла не держать, выберется – спросит, как обстояло дело. Он не верил в злой умысел, слишком много хороших товарищей у него осталось в отряде.