Горос: Бессмертие для мертвых

– Направ-во!.. – скомандовал физрук. – Бегом марш!

Мы повернулись и затрусили друг за дружкой по спортзалу. И в этот момент чья-то подлая лапа неожиданно скользнула мне под ноги. Я не удержался и распластался на полу. По спортзалу покатился восторженный гогот одноклассников.

– Стой! – скомандовал физрук и с довольной улыбкой посмотрел на меня. – Ракетин, опять дисциплину нарушаем?..

Ага, оказывается, подножку я сам себе поставил! При этом, уверен, физрук умышленно назвал меня «Ракетин», а не «Ракитин», намекая на мое увлечение космонавтикой.

– Ну чего ты там разлегся? Давай-ка ступай к турнику и сделай десять подходов за нарушение дисциплины…

Я встал, отряхнулся, растерянно посмотрел на учителя. Не шутит ли он? Тот не шутил.

– Давай-давай. Не задерживай. Класс ждет. Если не успеем за урок выполнить все запланированное на сегодня, будете торчать до победного. У вас же это, как я понимаю, последний урок?..

Раздался недовольный ропот. Все с ненавистью посмотрели на меня. Собрав волю в кулак, я подошел к турнику.

– Покажи нам высший пилотаж, обморок! – бросил мне в спину Митрохин.

Я повис на турнике и начал подтягиваться. Каждый мой подъем активно комментировался митрохинской сворой. Каждую реплику сопровождал звонкий девичий смех. Взглянув через плечо, я увидел, что и Света смеется. Руки мигом ослабели, я едва не сорвался.

– Ну, давай, Ракетин, давай! – усмехнулся физрук. – Что ты висишь, как тряпка? Парней не позорь. Девочки смотрят!

– Просто он и есть тряпка, – хмыкнул Митрохин. – Правда, девчонки?

Девчонки прыснули в ладоши. Я разжал пальцы и спрыгнул с турника.

– Чего слез? – насмешливо возмутился учитель. – А ну, полезай обратно!

Я молчал, упрямо глядя в пол.

– Полезай, говорю. А то двояк влеплю!

– Ставьте.

– Что значит ставьте? – опешил учитель. – Лезь на турник, говорю. Может, тебя подсадить? Ребята, а ну-ка, подкиньте его!..

– Это можно, – загоготала митрохинская свора и двинулась на меня.

– Да пошли вы со своим турником! – в отчаянии прокричал я и пошел к выходу.

– Ракитин, ты куда? – закричал мне вслед физрук. – Ракитин, а ну, вернись! Если не вернешься, поставлю «неуд» в четверти!

За мной захлопнулась дверь.

– Трудный подросток, – услышал я позади деланно сочувствующий вздох физрука под аккомпанемент хихиканий учеников.

В раздевалке я быстро переоделся, сгреб под мышку сумку и выбежал из школы – как всегда, с уверенностью, что больше никогда в нее не вернусь. И все же понимая, что завтра буду вынужден снова войти в эти ненавистные двери.

Я знаю, за что меня не любят учителя. В первом классе у нас была классным руководителем некая Татьяна Григорьевна. От других учителей ее отличала весьма серьезная особенность – радикальное нетерпение к детским шалостям. Любой плевок, неосторожно брошенное слово, смешок во время урока молниеносно вызывали у нее истерику. На ее столе не задерживалась дольше недели ни одна линейка, ни одна указка – она ломала их в приступе ярости. Чаще всего они разлетались о спины и руки ее подопечных. В принципе, будучи нормальными детьми, все эти причуды мы сносили безропотно: учительница взрослая, а значит – права. Зато вот моя мама, будучи тоже взрослой, не стерпела подобного обращения со своим чадом. Однажды, увидев у меня на спине синяк от указки, она решила сходить в школу и разобраться с обидчиком. И была весьма поражена, узнав, что гигантский кровоподтек мне оставил вовсе не мальчишка-хулиган, а пожилая Татьяна Григорьевна – заслуженный педагог со стажем. Еще больше она поразилась, когда, пообщавшись с другими родителями, поняла, что большинство из них знали о методах воспитания учительницы, но молчали, опасаясь испортить школьную карьеру ребенка. Вот тут-то все и узнали, что на вид тихонькая моя мама может быть весьма суровой, когда дело касается ее детей. Она отправилась прямиком в районо, предварительно собрав пару десятков подписей с родителей, чьи дети также терпели побои. Татьяна Григорьевна была с треском выдворена из школы. И что парадоксально, казалось бы, все педагоги должны были возмутиться столь непедагогичным поведением своей коллеги. Ан нет! Наоборот, вторжение моей мамы в работу их дружного коллектива было воспринято учителями с негодованием. Как смеют наглые родители совать нос в воспитательный процесс?!. С тех пор минуло десять лет, за это время успел наполовину смениться преподавательский состав школы, но учителя продолжали передавать из уст в уста легенду о том, как злая мамаша некогда посягнула на их независимость. Я же олицетворял собой живую причину этой угрозы. Конечно же, ни один из учителей, спроси его прямо, ни за что бы не признался, что я в школе – на особом положении. «Все дети у нас равны!» – услышали бы вы в ответ на каком-нибудь родительском собрании. И все же о том, как выражалось на практике отношение ко мне наших «вторых мам и пап», красноречиво рассказывал мой школьный дневник, каждая страница которого была испещрена красными письменами.