Виктор Гусев-Рощинец: Железные зерна

Выброси, думаю я, в корзину эту грязную бумажонку, ласково именуемую тобой письмом, и не тревожь покойников. Я-то не мечу на твоё место! И «тот случай с Бахметьевым» не имеет отношения к моему «либерализму». Когда на «пьянке» попадается твой, у тебя же работающий друг (после выхода в отставку Бахметьев некоторое время работал в моём отделе ведущим инженером), и ты пытаешься вызволить его из беды, это не заслуживает столь сурового порицания, какому подверглись мы оба со стороны «шефа»: мне – выговор в приказе, Бахметьеву – увольнение «по собственному желанию». («Скажите спасибо, что не по статье!») И то верно, «шефа» никак не упрекнёшь в либерализме; его вообще не в чем упрекнуть, разве что в незнании теории колебаний; впрочем, «наука управлять», знатоком и приверженцем которой он выступает перед нами, как нам известно, не снискала ему славы в «руководящих инстанциях» (всё-таки существует высшая справедливость!) и до сих пор не приблизила его кабинет к «приёмной», через которую пролегают пути к наиболее авторитетным представителям «высокого руководства». (Бахметьев написал тогда в своём заявлении: прошу уволить по собственному желанию Колесникова.)

– Что же будет с отделом? – спрашиваю я.

Колесников на минуту задумывается, как бы озирая мысленно формы, посягающие на то, чтобы вобрать в себя пока ещё не совсем ясный в деталях, но в целом представляющийся таким своевременным замысел реорганизации; ответ его звучит поэтому не столь убедительно, сколь твёрдо:

– Отдел будем делить.

И словно парализуя мою волю к сопротивлению – и в какой-то мере действительно добиваясь этого – в меня вперяются пристальные голубые глазки. Зарождаясь где-то на уровне желудка, мой протест, в своей первой фазе больше похожий на лёгкую тошноту, расползается теперь по всему телу – до холодного пота – слабостью; я знаю, что преодолеть её можно только двумя способами: словами или движением; но слова – это означает начать говорить, говорить – значит возражать, а возражать я, во-первых, не хочу, а во-вторых, знаю – научен опытом – бесполезно. Поэтому я предпочитаю движение. Теперь «шеф» сидит за столом, а я хожу, тем же маршрутом, от окна к двери и обратно, как будто бы раздумывая над его словами, а на самом деле просто для того, чтобы справиться с собой; самым разумным сейчас было бы выкурить сигарету; но Колесников не курит, и я не могу сделать этого в его кабинете. Как объяснить глухому разницу между Генделем, например, и Шостаковичем? Как объяснить «управленцу» разницу между научным руководством и администрированием? Это невозможно. Да и нужно ли это ? Нужно ли это мне ?

– Я понимаю, Владислав Николаевич… (опять это «аевич»! ) – вам неприятно… тем более перед отпуском… (При чём здесь отпуск?!) Ещё раз прошу меня извинить… Но интересы дела…

Это уже слишком.

– Что вы понимаете в деле?

Я начинаю говорить тихо, чтоб от волнения не сорвался голос; для этого надо остановиться «ноги на ширине плеч» и, как говорят певцы, опереть дыхание на диафрагму; руки я прячу за спину, он не должен видеть как они дрожат. К сожалению, это нужно, и нужно именно мне. А если нет, то тогда зачем я здесь? Зачем тяну лямку на этой «фирме», поражённой склерозом всеобщего равнодушия, лишённой будущего, методично убивающей своими испарениями веру в то, что всё произведенное ею вкупе с другими подобными же «фирмами» не будет пущено в ход, а к вящему благополучию почиет захороненным в плавильных печах «Серпа и молота», где трудится мой двоюродный брат, или – я согласен даже на это – в зловонном зеве нашего марьинорощинского алюминиевого заводика. Зачем я вздуваю тлеющие угольки этой так называемой науки, как не затем, чтобы «не отстать», всегда быть готовым «нанести ответный удар», «поддерживать научно-технический паритет» и так далее и тому подобное. Если же так, у меня нет другого выхода, кроме как пойти на открытый конфликт, «сломать» Колесникова и сесть на его место. (Легко сказать!)

Если отношения зашли в тупик, бросайте вызов, говорит Карнеги. Я продолжаю:

– Так называемое дело вам глубочайшим образом безразлично. Не удивляйтесь – с некоторых пор – и мне тоже. Разница между нами в том, что я вынужден его делать хорошо – это мой хлеб, а вы… функция!

– Владислав Николаевич… – пытается остановить меня «шеф», но я уже закусил удила. – Вы забыли таблицу умножения, а меня берётесь учить! Чему – вы! – можете меня научить? Как ловить опоздавших? Воевать с пьяницами? Разводить дрязги? Мотать нервы по поводу и без повода? Это вы умеете! И видно думаете, что это – дело? Чушь собачья!