Эдуард Тополь: Нескучный киносад (сборник)

– Я спрашиваю: кто включил тренажер?

И, поднявшись по лестнице на тренажер, он увидел Катю. Она сидела в командирском кресле ни жива ни мертва.

– Та-ак… – сказал он. – Осина… Ну? Что с тобой сделать?

Катя закрыла глаза:

– Бейте…

Ректор молчал. Перед ним была сжавшаяся, как птаха, девчонка с закрытыми глазами и дрожащими губками.

Трудно сказать, о чем подумал ректор в этот момент. Возможно, в нем мужчина боролся с генералом-администратором. Но победил последний.

– Дура! – сказал он и, резко повернувшись, ушел.

И было тридцатое июня, выпускной день и вечер. С самого утра – громкая музыка, цветные шары, шум возбужденных голосов. Все училище построено в каре, с трибуны ректор поздравлял выпускников:

– …И хотя пилотами вы стали не в самый удачный для нашей авиации час, небо все равно одно – такое же, как было над Советским Союзом, а теперь над СНГ, Кавказом и даже над Африкой. И я уверен, что это небо будет за вами!

Выпускники – среди них Егор, Микола и Вахтанг – кричали «ура!» и получали дипломы об окончании Высшего авиационного училища, летные свидетельства и выпускные аттестации.

А вечером в городском кафе «Волжанка-7» местный джаз-банд играл свадебный марш, и Вахтанг торжественно вывел на сцену пышногрудую Марину в белой фате. Стоя за праздничными столами, кавказские гости и курсанты – среди них Катя и Гюльнара – радостно кричали: «Горько!», Вахтанг и Марина слились в поцелуе, музыканты грянули лезгинку и только таким образом оторвали жениха от невесты – Вахтанг закружил вокруг нее в танце. А в конце вечера Егор вдруг взял гитару и спел песню собственного сочинения:

Но после июня наступает июль, а затем и август. Август девяносто первого помнят, я думаю, все: Ельцин на танке у Белого дома… Провал ГКЧП… Горбачевы прилетают из Фороса… Беловежская Пуща, свержение Горбачева и окончательный развал СССР…

Именно в этой сумятице новоиспеченные летчики Егор, Вахтанг и Микола в поисках работы обивали пороги в «Аэрофлоте», в Шереметьевском аэропорту, в Министерстве авиационного транспорта, во Внукове, в отряде ЦУМВС (Центральное управление международных воздушных сообщений)…

Но всюду чиновники только разводили руками: какая работа, когда все развалилось?! Самолеты расхватали республики, ставшие независимыми, горючки нет, летать не на чем…

Но тут в коридоре ЦУМВС к нашим героям вдруг подошел тридцатипятилетний мужик с физиономией кота Матроскина и сказал интимно:

– Пацаны, работа нужна?

– Ну, смотря какая… – на правах старшего «солидно» ответил Егор.

– Летная. Короче, есть самолет, стоит в Молдавии. Нужен экипаж. Годится?

Назавтра они уже сидели в вагоне-ресторане поезда Москва – Кишинев – Бухарест и с аппетитом голодной студенческой юности поглощали дармовые шашлыки и молдавское вино, которое подливал им этот «Матроскин». За окном хороводили пологие Карпатские горы.

– Моя фамилия Бабюк, – говорил «Матроскин», – но все зовут меня Шумахер…

А еще через день армейский «газик» с Шумахером за рулем, подпрыгивая на ухабах, въезжал на аэродром со следами недавнего присутствия Советской армии – брошенные казармы несколькими целыми оконными стеклами отражали солнце, и на раскуроченных бэтээрах и «уралах» еще не полопалась зеленая краска. Впрочем, потрескавшаяся бетонка ВПП уже заросла сорной травой.

Прокатив мимо трех наполовину разобранных вертолетов Ми-4 (бригада техников, разбирающих эти вертолеты, складывала в ящики разобранные части фюзеляжа, двигатель и прочие детали), «газик» подкатил к одинокому Ан-26 с яркой свежей надписью на борту: KARPATY-AIR.

Шумахер с гордостью показал нашим героям на самолет.

– Ну! Красавец!

И завернул свой «газик» к хвосту самолета. Здесь техники с помощью БПК (бортовой погрузочный комплекс) загружали в самолет ящики с разобранными частями Ми-4.

– Прошу принять машину! – с широким жестом сказал ребятам Шумахер.