Светлана Бондарь: Край Солнца

…Словно в ответ на её реакцию, лицо старухи озарилось ободряющей улыбкой.

– Бери, девочка. Это мой подарок.

Но улыбалась высушенная долгой и нелёгкой жизнью старая женщина вовсе не вихрастой девчонке начала третьего тысячелетия, а юной темноволосой сарматке, стоящей перед ней на коленях на земляном полу кочевого шатра.

В руках старухи покачивался на тонком кожаном шнурке солнечный медальон. Девушка пристально смотрела в золотое лицо Бога солнца…

Теперь внешность разрушительницы музейных витрин можно было разглядеть во всех подробностях.

Она была бесспорно красива. Природа раскрасила её по-южному ярко: крупные, упрямо очерченные губы, свежий румянец, густые чёрные брови, точёный нос… Волосы девушки оказались не чёрными, а тёмно-каштановыми – завидной толщины косу украшал небольшой костяной гребень. Чуть раскосые ясные глаза её были неожиданного для смуглянки нежно-бирюзового цвета.

Фигура девушки казалась хрупкой и почти невесомой. Но достаточно было посмотреть на сильные и крепкие руки сарматки, чтобы понять: хрупкость эта обманчива.

На ней была привычная для сарматских лучников одежда: короткая куртка, отороченная мехом, мягкие шерстяные штаны. В свете костра на груди поблёскивали золотом мелкие нашитые бляшки-грифоны. [1] Грифон – в античной мифологии: крылатый лев с орлиной головой.

Оторвав взгляд от амулета, девушка тревожно вскинула брови:

– Но это же твоё Солнце!

– Моё солнце скоро закатится. Теперь Он послужит тебе.

– Бахта, но ведь я не…

Бахта решительно перебила внучку:

– Ты не жрица. Но ты последняя из рода!

Девушка почти с ужасом смотрела на амулет:

– Я не могу…

– Не гневи богов, Спанта! Или дочь вождя испугал кусочек золота?!

Внучка, вспыхнув, упрямо насупилась:

– Я ничего не боюсь. Ты знаешь.

Бабушка, тяжело кряхтя, надела шнурок с медальоном на шею упрямицы и примирительно вздохнула:

– Знаю, внучка, знаю… Но настоящая доблесть…Она – не в боях. Она – в обычной жизни.

Спанта порывисто подняла голову:

– Чем мне её доказать?!

Бахта просительно посмотрела на девушку:

– Роди мне правнучку!

Бесхитростная эта просьба прозвучала, как видно, в тысячный раз. Потому что торжественное почтение мигом слетело с лица юной сарматки, и она торопливо засобиралась, желая поскорей выскочить из палатки и улизнуть от разговора.

Бахта сварливо закричала на непокорное дитя, грозя пальцем и стараясь успеть договорить, пока та не сбежала:

– Спанта! Ты последняя из нашего рода! Я должна передать тебе свой дар!

– А если будет мальчик?

Не заметив издёвки в её голосе, Бахта обрадовалась возможности поторговаться:

– Пусть – мальчик! Но род наш должен продолжиться!

Увы, все уговоры – тщетны. Перед выходом из палатки Спанта не оборачиваясь сурово и твёрдо кивнула:

– Я это помню.

Девушка почти было вышла, но голос жрицы, уже другой: властный и жёсткий – остановил её:

– А не забыла ли ты о подношении богам, сарматка?

Спанта поспешно вернулась и с виноватой покорностью склонила голову:

– Прости меня, жрица. Скажи: какой жертвы хотят боги?

Поразмыслив немного, Бахта произнесла:

– Боги не хотят, чтобы ты отняла жизнь. Они хотят, чтобы ты подарила её.

– Но…

– Понимай как хочешь, Спанта. Удачной дороги.

И жрица устало села, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.

Девушка хотела было ещё что-то сказать, но только скрипнула зубами и выбежала из палатки.

Оставшись одна, Бахта тихонько вздохнула, в задумчивости разглаживая на коленях халат.

Сейчас она была похожа не на величественную жрицу, а на простую старенькую, уставшую от забот долгой жизни бабушку, с печальным морщинистым лицом.

…Спанта с наслаждением вынырнула из темноты кочевой палатки в яркий солнечный день, наполненный щебетом птиц и конским ржанием. Вместе с тявканьем собак и протяжным мычанием коров они сливались в привычный голос кочевого лагеря.

Девушка окунула лицо в чан с водой, стоящий у порога – после такого разговора неплохо бы хорошенько освежиться!

Когда Спанта, отфыркиваясь, подняла голову, рядом уже стоял, выжидающе глядя на неё, Фарзой.

Её отец был ещё не стар. Седина выбелила лишь часть его волос, отчего они были похожи на серебристо-серую волчью шерсть. Борода вождя – той же волчьей масти. Густые тёмные брови тяжело нависали над голубыми, как у дочери, глазами – только чуть поблёкшими от времени.