Елена Асеева - Сквозь сон

– Ты, мне об этом уже говорила, дорогая, – также, не мешкая, откликнулся Беловук. Поразив лично меня схожестью наших с Виклиной вкусов, отношений. – Но это на самом деле не непосредственность, а всего-навсего невоспитанность, – продолжил он, и, сойдя с места, направился ко мне, слышимо скользнув голыми подошвами стоп о деревянный пол, в унисон скрипнувшей половицей. – А с твоей стороны только попытка уйти от разговора со мной. От разговора достаточно серьезного. Если ты, дорогая, – и голос его вновь растеряв строгость, зазвучал добродушно, приветливо, что ли, – ты не хочешь, чтобы другие знали о предложенной мною диагностике. Поверь, я все устрою. С Синой и Горясером поговорю сам. А твоему куратору направлю официальное предписание на досрочную диагностику в связи с поездкой в Сумь. Таким образом, ни у кого, и даже у руководства университета не возникнет вопросов о проблемах со здоровьем, я уже не говорю о твоих близких.

Он ощутимо достиг меня, и, остановившись в шаге напротив, положил на мое правое плечо ладонь, слегка на него надавливая и разворачивая к себе.

– Поговорим об этом позднее, Беловук, – ответил я, поворачиваясь к нему, и легонько качнул плечом, намереваясь скинуть с него руку. Сказав так намеренно, чтобы любое решение оставить на суд Виклины, и тем самым не подставить ее под неприятности.

Впрочем, то ли мои слова, то ли лишь обращение, попытка сбросить руку вызвали на лице Беловука очередное движение желваков на скулах, а сама кожа там совсем густо покраснела, опять же, как и на щеках. Он сам снял руку с моего плеча и с нежностью (которую я воспринял прямо-таки позвоночным столбом) огладил лоб Виклины, его блестящие, красные губы зрительно дрогнули и слегка приотворившись болезненно дыхнули:

– Ты на меня все еще сердишься, дорогая?

Пальцы правой руки Беловука сместились вниз, и, оттянув нижнее веко, Виклины заглянули в ее глаз. И я, внезапно, прицельно стрельнув в расположенный напротив глаз этого мужчины с очевидностью увидел в нем розовую склеру, прикрывающую зеленую радужку, такую же блестящую, как и губы, лишь по окоему с черным зрачком имеющую небольшие всплески коричневого цвета. Да, точно захлебнулся волнением.

Потому как мне показалось, я увидел отражение своих глаз в зеркале (уж, так радужки у нас были идентичны). Впрочем, розоватость склеры вернула мне самообладание и понимание, что я вижу не свои глаза. И вообще, похоже, нахожусь, где-то в другом месте.

Может и впрямь сказочном, волшебном мире.

Ведь, черт возьми! я никогда не слышал, чтобы у землян была розовая склера. Ну, я понимаю там набухшие сосуды и кровоизлияния в склере глазных яблок, указывающих на проблемы с давлением, но тут было по-другому. И сам весь видимый цвет склеры смотрелся розовым.

Хотя, если судить о моих знаниях… Они всегда оставались, столь обрывочны, жалки. Потому ни в чем не имелось уверенности и даже в розовой склере.

Покуда я размышлял о склере и собственных знаниях, Беловук осмотрел и второй мой глаз, оттянув там вниз нижнее веко, огладил подушечками пальцев виски, а потом прощупал пульс на руке. И в окончании осмотра очень мягко улыбнулся, несомненно, оставшись довольным моим состоянием, точнее состоянием Виклины.

– Сегодня, дорогая, ты лучше побудь дома, – озвучил он свое исследование рекомендациями, которые прозвучали хоть и добродушно наполненные бархатистостью его баса, однако, сопровождались привычной ему, как врачу, авторитетностью. – А завтра, если не будет каких болей, можешь поехать в университет. И, само собой разумеющееся, не забудь выпить микстуру, что тебе прописана. – Мужчина улыбнулся сильней, чуть вздев верхнюю губу, один-в-один, как модель в рекламе, стараясь непременным образом показать свои бело-жемчужные, ровные зубы. – Я сейчас зайду к Баташу Мнату, дабы сделать осмотр, и поеду в лечебницу. И если ты не будешь против, загляну к тебе вечером, часиков в семь.

– Ну, да, – плохо скрыв собственное недовольство, довольно кисло буркнул я в ответ, немного подавшись назад, чтобы отдалить от себя заглядывающего мне в лицо Беловука.

Я, впрочем, сейчас и не старался скрыть, как раздосадован на него. В-первую очередь, и, к собственному удивлению, ревнуя его к Виклине. К его чувствам, что ли…

А может только к ее чувствам к нему…

Подозревая, что на его нежность, любовь она (блин!) отвечает взаимностью!

– Я, было, подумал, ты на меня более не сердишься, Лина, – наполненным горечью голосом протянул мужчина. И теперь дрожью отозвались на его лице не только губы, желваки, но и каждая в отдельности черточка, сменив цвет кожи со смугло-персикового на почти красноватый. А я почувствовал радость и, одновременно, раздражение. Радость, что Виклина… Лина была на него сердита. И раздражение на себя, что лез в их отношения, да еще и испытывал от этого упоение.